Перед нами открылось нечто вроде кабинета, совмещённого с гостиничным номером «люкс». Отделанное полированным деревом помещение с массивным столом и удобным креслом отделено лёгкой дверью от комнаты-спальни. Там широченная мягкая кровать, встроенные шкафы, ковёр на полу, люстра на потолке и — ванная за матовой стеклянной дверью.
— Там есть горячая вода! — сказала Натаха. — Я первым делом проверила! И нормальный шампунь! И… А, к чёрту, быстро не ждите!
Мы с Сэкиль смотрели, как раздевается за полупрозрачным стеклом её далёкий от модельных пропорций силуэт.
— Заль, сто Натаса такая некрасивая, — с искренним сожалением сказала азиатка. — Она хоросая зенсина. Грубая, простая, но хоросая.
— Это важнее красоты. Красота приедается. Красота уходит с возрастом. Красоту очень легко потерять. Остаётся человек, какой он есть.
— Ты рюбис её?
За этим вопросом неслышно прозвучал другой: «А меня?» Или мне показалось. Не то я сокровище, чтобы искать моей любви.
— Не знаю, — сказал я честно. — Любовь — это такое, на перспективу. Что-то протяжённое во времени. Она включает в себя планы на будущее. «Жили они долго и счастливо и умерли в один день». А что делать, если вы уже умерли? Если ваше время замкнуто в эту, как её, топологию мужика на «П»?
— Пенроуза.
— Никак не могу запомнить. Буду звать её «эшеровской». Или правильно «эшерской»?
— Мозно «есеровской». Рюди понимают картинки, а не математику.
— В общем, вы с Натахой — самое дорогое, что есть у меня в этой послежизни. Но для любви здесь слишком мало пространства-времени. Любовь — это «до гроба», а не после. Кто поручится, что этой ночью мы не забудем, кто мы, как уже бывало? Не уставимся утром с ужасом: «Кто эти люди, и почему я с ними в одной постели?»
— Я понимаю тебя, Кэп-сама. Наверное, ты прав. Нерьзя просто так сказать: «Я рюбрю тебя!» Нузно сказать сто-то дарьсе. «Выходи за меня». Или: «Я хосю от тебя детей». Или: «Давай зить месте, пока смерть не разрусит нас». А мы не мозем сказать друг другу нисего. Бедные мы бедные…
— Не грусти. У нас есть сегодняшний день и сегодняшняя ночь. Широкая кровать и даже горячий душ. Это уже немало. А может, и ещё что-нибудь найдётся. Давай посмотрим? Натаха явно надолго в заплыв ушла.
В левом шкафу оказалась мужская одежда — пиджаки, брюки и джинсы, бельё, спортивные костюмы, халат, куртки, фланелевые рубашки, домашние туфли, ботинки… Между полок инсталлирован небольшой сейф. Закрытый, кодовый цифровой замок. Ладно, это потом.
В правом — женская. Платья, юбки, блузки и прочие тряпочки. От их запаха у меня почему-то защемило сердце. Секунду казалось, что вот-вот вспомню — но нет. Отпустило.
— Мне верико, а Натасе маро будет, — разочарованно сказала прижавшая к себе платьице Сэкиль.
В стену встроены два закрытых деревянными резными дверцами минилифта. В одном — стопка полотенец и постельного белья. Наверное, он доставляет свежее взамен использованного. В другом — пусто.
— Это то, сто я думаю? — спросила Сэкиль
— Не знаю, о чём думаешь ты, а я — о жратве.
— Именно, Кэп-сама! Я назму?
Возле поднимающейся вверх дверцы — большая металлическая кнопка.
— Жми!
Кнопка, вдавившись, издала звонкий «Чпоньк!». Сначала за этим ничего не последовало, но когда мы, устав ждать реакции, разочарованно вернулись к осмотру помещения, за дверцей коротко брякнуло.
— Кэп-сама! Неузели мы в раю? — сказала Сэкиль, поведя тонкими ноздрями. — Бозе, как мне, оказываесся, не хватаро рыбы!
На сервировочном подносе — салат из зелени и морепродуктов в стеклянной салатнице, тарелка с большим рыбным стейком, соусница, корзинка с серыми круглыми булочками в кунжутной обсыпке, большой бокал белого вина, вилка и рыбный нож, завёрнутые в салфетку. Рыба горячая, истекает соком и паром, запах умопомрачительный.
— Я пости готова убить вас, стобы созрать это в одиноську! — призналась Сэкиль.
— Очень хорошо тебя понимаю, — вздохнул я, — но давай сначала попробуем так…
Я вытащил поднос с едой и поставил на небольшой столик на колёсиках, случившийся рядом, закрыл дверцу лифта, потом нажал кнопку снова. «Чпоньк!» — сказала кнопка.
— Ого! Чем это пахнет? — спросила вышедшая из ванной Натаха.
Она красная и распаренная, завернулась в большое махровое полотенце.
— Хотела ещё одежду постирать, но решила, что вы меня проклянёте за ожидание. А вы тут, оказывается, не скучаете!
— Не надо стирать, — сказал я, — сунь вон туда.
Показал ей лифт, откуда достал бельё.
— Уверен, Кэп? Это точно прачечная, а не мусоропровод, например?
— Заодно и узнаем…
— Ну да, не ты же без хоботьев останешься. Это Сека может голая ходить и гордиться, а моей жопенью интерьер не украсишь.
— Там в шкафу полно одежды. Мужская на тебя налезет, нам не до гендерных предрассудков.
Звякнул кухонный лифт.
— Охренеть! — завопила Натаха. — Да тут и вино! Алкоголь, божечки, как я тебя хотела!
Поднос сервирован точно так же, как предыдущий.
— Аркогорь есть тут! — сказала Сэкиль, открывая тумбочку.
— Девки-тётки-мужики! Мы в раю! — выдохнула Натаха.
***
Настоящий минибар — несколько бутылок разного вина, бутыль шампанского, водка, виски, пиво, снеки. Как в дорогой гостинице, только этикетки нейтральные — чёрным по белому, без картинок. «Вино красное сухое». «Вино белое сухое». «Вино красное полусладкое». «Вино игристое». И так далее.
— Пиво, пивко, пивцо, пивасик! — Натаха ухватила бутыль «Пива светлого» и заметалась в поисках открывашки. — Даже не просите, не поделюсь!
Открывашка нашлась в дверце минибара, но запоздало — женщина решительно содрала пробку своими редкими и желтоватыми, но, похоже, крепкими зубами.
— Стакан возьми, Натаса!
Содержимое бутылки уже стремительно убывало, потребляемое прямо из горлышка.
Звякнул кухонный лифт — пришла третья порция.
— Я помоюсь поззе! — решительно заявила Сэкиль. — И укусу всякого, кто дазе посмотрит на мою рыбу!
