Иилис не боялась. Она умела сносить боль и унижения. Ее готовили и не к такому. Но оставаться под крылом у мадам откровенно брезговала.
А еще где-то в далекой дали у нее остался любимый человек. Вряд ли Иилис когда-либо доведется увидеть его вновь, но тело еще ощущало прикосновения ласковых рук, а в груди теплилась память. Иилис не станет торговать собой. Даже в самой крайней нужде.
Ее первым клиентом должен был стать какой-то мелкий чиновник, неприятный типчик с пористой физиономией, усиками-стрелками и бегающим взглядом. Иилис терпеливо дождалась, пока типчик явит свои белесые телеса, и мгновенно обездвижила его серий точечных касаний. Владение особой методикой позволяло делать с человеком многое. Чиновник лежал поперек кровати, беспомощно хлопал глазами и не мог вымолвить: "мама". Иилис бесцеремонно обшарила его одежду, выудив из внутреннего кармана мундира пухлое портмоне, пробежала ногтем по стопке ассигнаций. Сделав на прощание ручкой, неслышно притворила дверь.
Пожалуй, можно было уже и откланяться, но Иилис решила попрощаться с мадам. Та сидела у себя за конторкой, что-то карябала пером, подсчитывая, видать, дневной оборот.
– Чего тебе? – мадам неодобрительно уставилась на вошедшую.
Иилис улыбнулась и… мадам медленно съехала со стула на пол. Стопка мятых рублевиков Иилис интересовала мало. Здесь должно водиться что-то посущественнее… Так и есть. При мадам Софи отыскался ключ, притаившийся меж опавших грудей. А гобелен в рамке скрывал сейф, вмурованный в стену. Пачки купюр перекочевали в позаимствованную ради такого случая шляпную коробку. Иилис решила, что на первое время ей должно хватить.
Испытывала ли она угрызения совести? Ничуть. В конце концов, никто не лишился по ее милости ни жизни, ни здоровья. А деньги… Какая это, в сущности, мелочь!
Окрасив небосвод багрянцем, тонуло за горизонт солнце. Серебрился петлючий Вирок, хрупали траву спутанные кони, весело потрескивая, отгонял вечернюю прохладу небольшой костер.
Федюня ерзал на неудобном бревне, шлепал по босым ногам, отгоняя комаров, но места своего покидать не собирался. Как же! Такая у огня компания собралась интересная, батогом погонят – не отстанет. Но никто Федюню не гнал. Наоборот, привечали ласково и всяческой угощали снедью, которой навезли будто на свадьбу. Уж он напробовался разного. Когда еще представится случай такой! На неделю вперед отъел.
Вот Птах, бобыль бобылем. А тут наехало к нему столько гостей, что в хате не разместить. Прямо на лугу растянули они палатки и собрались в тех палатках ночевать. Да гости-то, видать, важные! Пахнут приятно одеколоном. А прикатили на четверках и с такими, брат, лошадьми, что не иначе генералы да министры в станицу пожаловали. Откуда, спрашивается, у простого деда такие знакомцы?
Федюня сидел тихонько, слушал разговоры. И ведь не понимал ни полслова, а все равно интересно. Больше всех ему нравился высокий один дядька с ясным взглядом. Голосом он говорил бархатистым, сильным. И все распрашивал, интересовался…
– Каменные узоры, выходит, ваша работа?…
– Моя, – скорбно вздохнул Птах, покряхтел старчески. – Потемну валуны ворочал. Да подновлять приходилось по весне…
– А чего ради-то?
– Эх! Ну, гляди, Матвей Нилыч, – Птах подгреб прутиком печеную картошку, повертел в пальцах, подул, – вот она, планета ваша. Как на ней найтись? Нас ведь, почитай, по разным краям разнести может. Есть для этого особое место…
– Планетный фокус, – подсказал Ревин.
– Ну, пусть фокус будет… Место такое определить можно легко. На нем и собираемся… Я тут и живу, что солдат на посту, – Птах улыбнулся в бороду. – Много ль мне, старику, надо? Пускай, вон, молодые скачут… Только по нынешним вашим линейкам да астролябиям допуск выходит изрядный. Поколесишь окрест, потыкаешься сослепу… Вот и строят на виду знаки. Для кого диковинные, а нам понятные… – Птах помолчал. – Вы меня простите, господа, за мой простецкий выговор. Тут многое от среды зависит, в которой живешь. Ежели желаете, я через полночки с вами более изящным манером беседовать стану. Привычным, так сказать, уху…
– Нет! Нет! – запротестовал Ливнев и покосился в сторону Ревина. – Нам так даже более, знаете, понятно!…
– То есть это мне придется изучать деревенский диалект? – Ревин рассмеялся и полез во внутренний карман. Извлек какую-то тряпицу, протянул Ливневу. – Я вам не показывал, Матвей Нилыч?…
– Что это?
– Это вырез с сукна, что выгоняет на своих фабриках разлюбезная наша Евдокия Егоровна. Вот, извольте, клеймо…
Ливнев разглядывал странный оттиск человечка в треугольнике.
– Сей знак означает: "Я здесь!", – пояснил Ревин. – Остается навести справки о производителе и пожалуйте, гм, долгожданная встреча…
– Любопытно, – покивал Ливнев. Придержал Ревина за локоть и зашептал в самое ухо: – Евгений Александрович, мне, право, неловко… Ваш коллега представился одним именем… Без отчества…
– Ну и что? – пожал плечами Ревин. – Вортош, вон, тоже без отчества.
– Здесь совсем другое дело… Во-первых, возраст… Во-вторых…
– Если быть до конца точным, – Ревин вздохнул, – то по батюшке Птаха величать не получится никоим образом. Поскольку такового у него не имеется вовсе. Равно как и матери.
– Выходит, он сирота?
– Ну, не совсем… Как бы это объяснить… Он не рожден женщиной. Произведен на свет искусственно… Как и ваш покорный слуга, кстати, – Ревин склонил голову.
– Вы люди из реторты?… – ахнул Ливнев.- Гомункулы?…
– Вот, – кивнул Птах. – Они!…
– И что же… – Ливнев повращал пальцем. – И Евдокия Егоровна?… Тоже?…
– Нет, она – нет… Выросла в семье, как и вы…
– А для чего это, скажите на милость, вот так вот? – невесело поинтересовался молчавший до сих пор Вортош. – Неужели нельзя естественным путем?
– Уж не усматриваете ли вы в нашем появлении некую богопротивную суть? – покривил губы Ревин.
– Если угодно…
– Сказать откровенно, вы меня, Вортош, удивляете. Раньше считали божественным огонь, теперь вы на нем кипятите воду…
– А вот и она! – улыбнулся Птах. – Легка на помине! Присаживайтесь-ка с нами!
В свет огня вступили Евдокия и Савка. Оба с мокрыми волосами, во влажной одежде.
– Лошадок купали, – бесхитростно сообщил Савка.
И проворно выкатил из углей пару картофелин, принялся сдирать кожуру.
Ревин посмотрел на Евдокию. Выразительно промолчал. В облипшем сарафане не узреть заметно округлившийся живот ее было невозможно. Евдокия на безмолвный реверанс коллеги ответила вызывающим взглядом. Мол, ваше какое дело, Евгений Александрович?
