Разговоры затянулись далеко за полночь. Мирно стрекотал сверчок, постреливали уголья. Споро разошелся штоф самогона, принесенный кем-то для "поддержания беседы". Неожиданно со стороны леса, жутковатый в ночной тишине, донесся низкий утробный звук.
– Это что еще такое? – Евдокия нахмурилась.
– Это водяной у нас живет, – пояснил Федюня, – на болоте.
– Водяной? – протянула Евдокия.
– Да вы не бойтесь, – успокоил Федюня, – в село-то он не полезет. Повоет, поворочается да и утихнет.
– И ты что же, видал его?
– Нет, – Федюня не стал прибрехивать, хоть и очень хотелось, – не видал. Другие, бают, видали… Летом-то часто его слышно. А зимой нет. В спячку, наверное, впадает.
– Водяной теперь еще, – вздохнула Евдокия. – Проходной двор…
Если кто из господ и питал надежду утром поспать подольше, то развеялась она с первым утренним туманом. Птах поднял всех ни свет, ни заря. По грибы, сказал, пойдем. Прогуляемся…
Савка собрался первым. Присмотрел себе лукошко, в руках повертел так и эдак. Складное, но больно уж мелковато. Под ягоду еще куда ни шло, а под грибы не годится, оставил. Повесил на сгиб локтя короб из бересты, легкий, прочный, ножик приладил на пояс и принялся пританцовывать в нетерпении, ожидая остальных. Такие прогулки ему по нраву. Это не в конторе душной сидеть, на рожи рафинированные глядючи. По лесу он, почитай, уж сколько не ходил? Страх!… А душа-то свое требует!
С реки вернулся Ревин с полотенцем через плечо. Столкнувшись у палатки с Евдокией, будто бы невзначай оборонил, кивнув в сторону Савки:
– Похож…
Та вспыхнула, ощетинилась, как кошка на пса, и ответствовала, зло покривив губы:
– Ты-то преуспел, я смотрю, больно!… Слышала, столько народу порубал в капусту, что аж в генералы выбился! Самому-то не срамно?
– Я прошел через все сам, – негромко проговорил Ревин. – Честно.
– Честно, – передразнила Евдокия. – Что щенят слепых… Не судьба тебе была ни лекарем стать, ни ученым, ни… Тьфу!… В солдатиков решил поиграть… Мальчишка!…
– Гм, – покашлял Птах, прервав перепалку. – Будет вам… – развел руками и виновато пояснил Ливневу, ставшему невольным свидетелем сцены: – Люди…
Ревин с Евдокией поворотились спиной, разошлись по своим делам, впредь стараясь не касаться друг друга взглядами. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы заметить, что эти двое друг друга недолюбливали, а проще сказать: терпели.
"Эх-ма, грибники", – Савка хмыкнул про себя, узрев собравшуюся в лес компанию. Вот, одно слово: господа. Что с них взять? Даже корзинок не прихватили. Ну, ничего, уж он то постарается. Деду на ползимы хватит. И посолить, и посушить…
– Я вообще не понимаю, что за прихоть тащиться черт знает куда в такую рань? – Вортош выглядел разбитым и энтузиазма не излучал совершенно. – На кой сдалась эта прогулка?…
– Э-э, мил человек, погоди ворчать, – подмигнул Птах. – Ты таких грибов в жизни не видывал, уж поверь деду. Локти кусать станешь, коли не пойдешь…
Грибников процессия и впрямь напоминала мало. Шли гуськом за Птахом, ведущим через лесную чащу по каким-то одному ему известным ориентирам. По сторонам не отвлекались, только и отмахивали комарье, да глядели под ноги, пробираясь сквозь бурелом и кочкарник.
– Что за кошка меж ними пробежала? – с Птахом поравнялся Ливнев, стараясь, на сколько позволял рельеф, идти рядом. – Я-то думал, вам надлежит быть не разлей вода, дышать в одну сторону…
Птах пожал плечами.
– Вовсе не обязательно. Порой, на пользу сыграть и застарелые обидки могут, и соперничество, и эти… амуры, туда их растуда… Там, – Птах потыкал пальцем в небо, – неглупые люди сидят, уж будь, Матвей Нилыч, покоен. Про нас знают такое, что мы сами про себя не знаем. И ежели собрали нас воедино, значит так оно правильно. Значит, мы друг дружку дополняем наиболее полно. Ага… У Шеата там, – Птах вздохнул, – друг остался. Даже нет, не друг… У вас нет такого слова… Больше, чем друг. Очень близкий человек… Вместе они с рождения, вместе росли, учились, готовились… И друг тот встретил девушку, которую полюбил так, как единожды в жизни любят, до беспамятства, до гробовой доски. Ну, и девушка его, стало быть, тоже… Иилис… Все думали, что их втроем отправят. Не отправили. Иначе, вот, рассудили… Парень этот, Савка, уж больно он на того, их общего знакомца смахивает. И если бы только лицом. А так и статью, и голосом, всем!… Я думал такого не бывает… А ишь ты как… Шеат простить не может подмены. А Иилис, видать, лучше хоть эдак. Она жить торопится. Семью хочет, детей… Это мы без племени, без роду. Привыкли уж… Время есть, пущай…
– А получится… когда? – прищурился Ливнев.
– Э-эх, – Птах махнул рукой, – не скоро… Лет через сто… Может, позже… Как пойдет… Врата из досок и гвоздей не построишь. Оне-то молодые, дотянут. Ну, а я уж… Вона, Федюнька за меня постарается, если что… Да, не гляди ты на меня, как будто я из ума выжил! Все, что положено знать, знает малец. Вот здесь у него все, – Птах постучал пальцем по виску. – А там уж… Когда срок приспеет, внуки его или правнуки дотумкают. Разберут дедову схему…
– Ишь как!… А если нет?
– Ну так, ты пособишь, мил человек, – Птах подмигнул.
– А вам самому-то сколько будет?
Птах усмехнулся.
– А сколько дашь, Матвей Нилыч?
– Выглядите бодрячком, но, побьюсь об заклад, восьмой десяток разменяли. Нет?…
– В корень зришь! Разменял!… Лет уж девяносто тому назад… Мне по-вашему, – Птах прищурился, что-то прикидывая в уме, – сто шестьдесят четыре годка выходит…
– Ох, ты! – Ливнев покачал головой.
– Да!… Давно в небо дышу…
– Значит, вас трое всего? Ну, здесь…
– Трое, – кивнул Птах. – Поодиночке-то нас забрасывают редко. Все чаще вдвоем. Или уж как придется… И чтобы обязательно женщина была и мужчина, пара, значит. Если мир окажется безлюдным, им надлежит род начать, стать первыми прародителями… Это еще обстоятельство на руку сыграло. Наши-то Адам с Евой себе такого даже помыслить не могут… Все равно, как кошка с собакой… Ага…
Под ногами зачавкало. Разлапистые великаны-ели сменились чахлой порослью болота. Ливнев тревожно поглядывал на проводника, но тот излучал собой полнейшую невозмутимость, уверенно вел куда-то.
Остановился Птах у лесного озерца, затянутого тиной. Подождал, покуда соберутся приотставшие попутчики. Такой, на самом деле, водился в единичном числе. Савка натужно волок доверху заполненный короб, парил, словно взопревший конь. Скинув ношу, облегченно перевел дух. Посетовал:
– Эх-ма! Все грибные места-то и прошагали…
– Я так понимаю, – Вортош скривился, – у нас теперь рыбалка по плану?…
Птах не ответил. Присел на корточки и, сложив ладонь лодочкой, захлюпал условным стуком по воде. Раз. Другой. Отступил назад.
