Горе мое…
Поднимаюсь на этаж, это еще что, совсем весело, свет горит, это вчера мой охламон убежал, свет оставил… не расплатится, чучело гороховое. А нет, вот мы какие, мы уже с утречка пораньше работаем… надо бы подойти, намекнуть потихонечку, что, конечно, трудиться в поте лица своего, это дело хорошее, но надо бы еще головой своей думать.
Эт-то что. Вы мне скажите, люди добрые, кто из нас с ума сошел, я или он, или мы оба вместе… оно и неудивительно.
– Горе мое, ты что делаешь-то?
И правда – что, реторты, колбы, напряжение скачет, как бешеное, опять всю плитку залил, опять дым коромыслом, у-у-убью… и в пустоте, в хитросплетении токов вертится что-то наподобие маленькой вселенной, и под ней в треснувшей чашке кипит и клокочет что-то, из чего проклевываются материки.
– Я стесняюсь спросить, это что?
– Земля и небо.
– Горе мое, где же это ты землю плоскую видел?
– А она потом.
– суп с котом! Ты уж или землю, или небо делай, одно из двух… почему у тебя звезды небесные меньше самой земли?
– Ну вон они в небе… маленькие.
– О-ох, чудо мое, у вас что по астрономии в школе было?
– А я… не учился.
– Где не учился? В школе?
– Ага… у нас… не было.
Рушится мир. Рушится мир – внутри меня, и рушится мир – в треснувшей чашке.
Бздынь-гр-рох-тресь.
Что-то вихрем вламывается в комнату… а, это этот, пингвин… который носорог… который крокодил… что он там делал.
– И как?
– Ну это… никак.
– Что никак, вы мне всех учеников разгоните, понимаете вы это?
Хмурится. Хмурьтесь, хмурьтесь, Сергей Иванович, только этого от меня уберите.
– Ну что делать, если они все дебилы такие.
– Вы прямо в медкарты им смотрели, что они дебилы?
– Да нет… им говоришь, они не понимают.
– А вы всегда понимаете, когда вам говорят?
– Всегда.
Что ляпнул, вот сейчас мне все мои грехи припомнят, и циклопчиков моих, и птеродактиля моего, который лампочки побил. Как потом электрики меня костерили вкручивали и как я время в седьмом кабинете в кольцо замкнул, до сих пор разорвать не можем, и…
– Ну, понимаете… это мы половины приборов не досчитаемся.
– Да, что-то бойкий парень. Ну давайте ему еще три дня дадим.
Ползу под стол. Какие три дня, я с ним трех минут не выдержу. Вы как хотите, Сергей Иванович.
– У него даже образования нет.
– Как нет?
– Ну так… в школе даже не учился. Откуда только такого взяли.
– А-а, что же вы сразу не сказали… н-да-а, не везет вам с учениками… ну ничего, я тут одну барышню присмотрел.
– Довольно с меня барышень.
– Да ну вас, не у всех же мозги силиконовые, на бигуди накрученные.
– Тебе бы сначала в школе поучиться… хоть бы считать научился. И читать.
Смотрит на меня, улыбается. Кажется, вот-вот заплачет. Самому его до слез жалко… первый раз у нас так.
– А у нас… школы не было.
Смотрю на него, тощего, патлатого, шнобель в пол-лица, ты из какой глуши вообще… в каком захолустье коров пас, у-у-у, Зорька, куда поперла, убью.
– Ну, тем более… подучишься. Тебе, может, на профориентацию сходить, посмотреть… что тебе подходит.
– Что… подходит?
– Ну… не твое это, создавать миры, видишь же, не твое.
– К-как?
– Так.
Да не смотри ты на меня так, я сам сейчас заплачу… сам вот так же губы кусал, когда в архитектурном сказали, ну вы бы себя в чем другом попробовали… еще и не так сидел, еще на крыше высотки сидел, думал, как просто, один шаг, и все, тогда еще не знал, что не буду строить дома, но буду строить миры.
– А я это… однажды посуду не вымыл, а там плесень… а потом бактерии.
Киваю.
– А потом водоросли полезли… и лес зеленый… и ящеры там ходили.
Снова киваю.
– Ну, может, тебе это… зоологом пойти работать.
– А я давно… миры создаю… не знаю, правильно, нет.
– Конечно, неправильно. Я бы на твоем месте вообще бы все эти миры сжег, какие ты там настряпал.
– Вы так думаете, Учитель?
– Уверен… да брось ты, молодой парень, все еще впереди… Один вот так все мыкался-мыкался, потом свое дело открыл, сейчас на порше ездит.
Улыбается. Только бы руки на себя не поднял, знаю я эту молодежь… уборщиком его, что ли, оставить. Гос-споди, помилуй, чтобы тут завтра одни руины были.
– Давно мирами балуешься?
– Да… уже не помню, сколько лет… миллиардов сорок.
Ослышался я, что ли.
– Спасибо вам… всего вам… хорошего… а я думал… у людей поучиться… как это они миры делают… а то делаю… не знаю, правильно, нет.
Смотрю, как он собирает свой нехитрый скарб, столб огненный, столб облачный, неопалимую купину, шапчонка у него больно хиленькая, холодно же, а-а, это не шапчонка, терновый венец.
Бросаюсь к окну, с ума я сошел, что ли, так и есть, нате вам, седлает ослика, похлопывает его по бокам, пошел, пошел.
Что-то обрывается внутри, дерево, дерево, где это несчастное дерево, если его еще не выкинули. Бегу к колбе, натыкаюсь на высохшие ветви, ищу хоть один листик, хоть одно сморщенное яблочко. Ничего, ничего нет. Иду – по свалке, которая месяц назад была лабораторией, хрустят под ногами осколки вселенных, обломки миров.
– Насилу прибили.
– А?
Смотрю на охранника, вытирает окровавленную биту, толкает ногой что-то бесформенное, клочки шерсти, пучки перьев, рога.
– Это… кремировать?
– Да пошел ты.
Бегу – в никуда, по коридорам, в отдел кадров, уже знаю, что ничего не найду, черт возьми, должно же хоть что-то остаться, адрес, телефон, сотовый, домашний, дикий, и-эн-эн, паспорт, серия, номер, выдан кем, когда… да никем и никогда.
– Здесь нельзя. – тявкает кадровичка, смотрю на нее так, что чуть не лезет под стол.
Листаю документы, рассыпаются объемные папки, летят страницы, впопыхах сбиваю чей-то монитор. Выискиваю номер, его, не его, не знаю, жму на клавиши.
Короткие гудки.
Ну же.
Может, еще не поздно.
Сказал же ему.
Я бы на твоем месте вообще бы все эти миры сжег, какие ты там настряпал…
2012 г.«Твой пристальный взгляд, густая копна волос…»
Твой пристальный взгляд, густая копна волос,
И запах духов слегка отдаёт ванилью.
Пути нет назад. Сомнения под откос.
Я сказку твою попробую сделать былью.
Минуты летят. Похоже, прошёл наркоз,
А шрамы спины покрылись золой и пылью.
Рубеж новый взят. Я сердцем к тебе прирос.
