«оживляет» их, упаковывая в пластиковый корпус, придающий им вид настоящих бластеров, как у Бака Роджерса [52], с дюжиной всяких кнопок и огоньков, которые постоянно мигают, и стволом, похожим на кабанье рыло. Едва ли кто-нибудь из баранов когда-либо видел такое.
– Мы находимся в серьезной опасности, и времени почти не осталось. Вы все должны делать то, что я вам скажу, и тогда сможете спастись.
Нельзя давать им время на раздумья, нужно опираться на свой статус Голоса власти. Ситуация для них все равно не имеет смысла, как бы ее ни объяснять.
– Минуточку, я думаю, вы обязаны нам…
Бортовой адвокат выискался. Я мгновенно принял решение, нажал крючок пуска петарды на своем ружье и «убил» его. Ружье издало звук, похожий на звук летающей тарелки, страдающей геморроем, плюнуло искрами и маленькими струями пламени и послало зеленый лазерный палец к его лбу. Он упал.
Все это, разумеется, было имитацией, но произвело впечатление.
И в то же время это было чрезвычайно рискованно. Мне пришлось выбирать между паникой, которая возникла бы, если бы этот олух заставил их задуматься, и паникой, которую могла вызвать вспышка от выстрела. Но когда человек ХХ века начинает говорить о своих «правах» и о том, что ему кто-то что-то «должен», ситуация может вырваться из-под контроля. Это заразно.
Сработало. Началась стрельба, люди стали нырять за кресла, но никакого бунта не случилось. Мы могли справиться со всеми, однако, если мы хотели завершить захват, нам нужно было, чтобы некоторые из них оставались в сознании.
– Вставайте. А ну, вставайте, лодыри! – вопила Кристабел. – Он всего лишь оглушен. Но я действительно убью первого, кто меня ослушается. Поднимайтесь на ноги и делайте то, что я велю. Сначала дети! Быстрее, как можно быстрее – в носовую часть! Делайте то, что вам скажут там стюардессы. Ну, давайте, ребята, пошевеливайтесь!
Я впереди детей побежал обратно в салон бизнес-класса, развернулся перед открытой дверью туалета и встал на колени.
Дети были ошарашены. Их было пятеро, некоторые плакали – от детских слез я всегда теряюсь, – глядя по сторонам на мертвых людей в креслах бизнес-класса, они спотыкались и были близки к панике.
– Давайте, дети, идите сюда, – позвал я, изобразив свою особую улыбку. – Ваши родители будут с вами через минуту. Все будет хорошо, обещаю. Ну, давайте.
Я протолкнул троих. Четвертая заартачилась, никак не желая проходить через дверь. Она растопырила руки и ноги, упираясь, и я не мог ее пропихнуть. Я никогда не ударю ребенка, ни при каких обстоятельствах. Девочка вцепилась мне в лицо ногтями, с меня слетел парик, и она, ахнув, застыла, глядя на мою лысую голову. Я воспользовался ее растерянностью и наконец протолкнул и ее.
Номер пять сидел в проходе и завывал. Ему было, наверное, лет семь. Подбежав, я схватил его на руки, прижал к себе, поцеловал и швырнул через портал. Господи, мне надо отдохнуть, но меня ждут в туристском салоне.
– Ты, ты, ты и ты. Ладно, и ты тоже. Помогите им. – У Пинки глаз был наметан на тех, от кого никому не будет пользы, даже им самим.
Мы погнали их в переднюю часть самолета и выстроились там вдоль левого борта, откуда могли держать этих рабочих лошадок под наблюдением. Чтобы заставить их действовать, много времени не потребовалось. Мы велели им подтаскивать безвольные тела как можно быстрее. Я с Кристабел вернулся в туристский салон, все, кроме нас, остались в передней части самолета.
Теперь адреналин начал расщепляться в моем организме, и я почувствовал себя очень усталым. На этом этапе игры меня неизменно охватывает сочувствие к бедным бессмысленным баранам. Разумеется, мы делаем им как лучше, разумеется, они бы умерли, если бы мы не вытащили их из этого самолета. Но когда они увидят ту, другую сторону, им будет трудно в это поверить.
Первые из рабочих лошадок возвращались в туристский салон за второй партией баранов, ошеломленные тем, что только что увидели: в кабинку туалета, тесную, даже когда в ней никого не было, запихивали десятки людей. У какого-то студента был такой вид, словно его ударили в живот. Он остановился и посмотрел на меня умоляющим взглядом.
– Послушайте, я хочу помочь вам, только… объясните, что происходит? Это что, какой-то новый способ спасения? То есть мы что, терпим крушение?..
Я перевернул ружье прикладом вверх и огрел его по скуле, он задохнулся и упал на спину.
– Заткни свой поганый рот и пошевеливайся, иначе я тебя убью.
Пройдет не один час, прежде чем его челюсть начнет двигаться и он снова сможет задавать идиотские вопросы.
Мы очистили туристский салон и метнулись в салон бизнес-класса. К тому времени рабочие команды были уже измотаны до предела. Мышцы-то у них были как у лошадей, но они не могли бы взбежать и на один лестничный марш. Мы позволили пройти через портал некоторым из них, в том числе супружеской паре лет пятидесяти как минимум – Господи Иисусе! Пятьдесят! – заменили их четырьмя мужчинами и двумя женщинами, у которых вроде бы еще оставались силы, и заставили их работать, пока они не начали валиться с ног. Зато все были обработаны за двадцать пять минут.
Когда через портал появился блистер, мы уже начали снимать с себя одежду. Кристабел постучала в кабину пилотов, и оттуда вышел Дэйв, уже раздетый. Плохой знак.
– Пришлось их заткнуть, – сказал он. – Чертов капитан как раз собирался совершить свой торжественный марш через весь самолет. Я испробовал все.
Иногда приходится это делать. Самолет летел на автопилоте, как и должно быть на этом отрезке. Но если бы кто-то из нас сделал что-нибудь, что изменило бы назначенный ход событий в любую сторону, все оказалось бы впустую, и рейс 128 стал бы недоступен для нас на все времена. Я не знаю всей этой мути насчет теории времени, но знаю практическую сторону дела. Мы можем что-то предпринимать в прошлом только в то время и в тех местах, где это ничего не изменит. Мы должны заметать все свои следы. Конечно, могут быть отступления от правил: как-то одна из нас оставила там свое ружье, и оно упало вместе с обломками самолета. Его, скорее всего, никто не нашел, а если даже и нашел, там понятия не имели, что это такое, поэтому все сошло гладко.
Самолет, летевший рейсом 128, потерпел крушение из-за технической неисправности. Это был лучший для нас вариант: он означал, что у нас нет необходимости держать пилота в неведении до самой земли. Мы можем вырубить
