Глава 25. Кэп
If I wasn’t real, I shouldn’t be able to cry.
Lewis Carroll. Through the looking-glass
— Есё по стакансику, Кэп-сама? Кампай!
— Сека, ты уже накампалась в жопу.
— Настаса, я бы обидерась, но мне сейсяс сриском хоросо. Поэтому я тебя сейсяс рюбрю. И Кэп-сама рюбрю. Кампай!
— Кэп, да скажи ты ей! Плохо же будет.
— Отложи ей бутылку пива на опохмел и отстань. Имеет право.
— Натаса, ты знаес, сто он нас не рюбит? Он думает, что мёрвым рюбить нерьзя!
— Сека, ну что ты несёшь, дура ты пьяная? Тебе точно хватит.
— Нет, Натаса, не хватит! Кампай! Я тебя рюбрю! Ты хоросая зенсина. Некрасивая, но хоросая. Наверное, есри бы ты быра красивая, то стара прохая, как я. Красивые сясто зрые и нехоросые.
— Сека, прекрати.
— Красота — это групо. Это совсем-совсем немного серовека, то, сто снарузи. Посему рюди смотрят снарузи? Посему Кэп не видит, какая ты хоросая внутри себя?
— Я вижу, — возразил я. — Натаха, не слушай её, она набралась.
— Так, — сказала Сэкиль и встала с кровати, — я в дус. А потом я приду и показу, как я вас рюбрю. Я буду рюбить вас обоих. Вместе и по осереди. Потому сто я красивая, и вам будет приятно рюбить меня. Не вздумайте заснуть, пока я в дусе!
Она, качаясь и держась за стенку, отправилась в душ. Через полчаса и пару бокалов мы с Натахой про неё вспомнили, нашли голой и спящей в обнимку с унитазом, отнесли в кровать.
***
Среди ночи я вдруг проснулся. Спьяну это со мной случается. И я вспомнил, что со мной это случается, и именно спьяну. И вспомнил, что мне снился сон. Мне снился сон!
В этом сне я был с мужчиной и женщиной. Они сидели на кровати, а я стоял перед ними, но моя голова была ниже их лиц. Я был ребёнком, это были мои родители.
Они говорили, что им снова надо уехать. И они не возьмут с собой меня. Я, кажется, плакал, а отец сурово хмурился и говорил, что мальчики не должны плакать. Но слёзы во сне текли сами. Мне было очень, невыносимо стыдно — ведь мальчики действительно не плачут, но слёзы всё текли и текли.
— Мы взяли тебя в прошлый раз, и чем всё кончилось? — выговаривала мне мать, и слёзы текли ещё сильнее.
— Если бы тебя с нами не было, этого бы не случилось! Ты стал Наблюдателем, ты открыл коробку!
Во сне я не помнил, что случилось в прошлый раз, не знал, что за коробку открыл, но чувство вины придавило меня к полу и размазало по нему. Наверное, в этой коробке было что-то ужасное, поэтому родители теперь уезжают навсегда и не берут меня с собой. Потому что я плохой сын, и зачем такой нужен.
Отец смотрел на мои слёзы и качал головой, отчего они, казалось, превращались в кислоту и жгли мои щёки. Хорошие мальчики не плачут. У родителей и так полно проблем, не хватало им ещё противных плакс. Никто не любит плакс. Никто и никогда.
Тогда я ударил себя кулаком в живот, мне стало больно, но я перестал плакать. Потому что боль — это ерунда, я смеюсь над болью. И я сказал: «Ха-ха-ха! Я не плачу! Мне вовсе не больно и не обидно! Но раз я плохой мальчик, то буду поступать плохо! Вы можете сколько угодно не брать меня с собой, но я пойду за вами сам! И найду вас, куда бы вы ни уехали!»
Но они смеялись надо мной. Говорили друг другу: «Дорогой, посмотри, какой он забавный! Такой упрямец!» — «Да, дорогая, и в кого только пошёл?»
— Глупенький! — сказала мне мама. — Ты ничего не понимаешь!
— Если ты пойдёшь за нами, я тебя накажу! — заявил отец.
Но мне было всё равно, и я так и сказал: «Мне всё равно, что вы говорите. Вы уедете, вас не будет, я сделаю, как захочу».
— Глупый, упрямый мальчишка! — сказал отец. — Ты всегда всё портишь!
— Я знаю, — ответил я.
***
Утром Сэкиль просит, чтобы её добили из жалости, но получает от Натахи бутылку пива.
— Засем вы дали мне так написся? — жалуется она. — Я правда уснура в дусе?
— Ты уснула башкой в сральнике, — говорит безжалостная Натаха.
— Меня тосниро… Как мне прохо!
— Зато вчера тебе было хорошо, — напоминаю я.
— Я прохо помню весер. Но мне снирся сон! Впервые снирся сон!
— Какой?
— Мне снирась моя дось, Джиу. Она осень непосрусная, но я её рюбрю.
— А мне снилось, что мы с сыном едем на моём байке. Только не так, как раньше, а наоборот — я в коляске, он за рулём. Едем медленно и разговариваем. Он говорит, что соскучился. Я ему такая: «Ты же всегда так и норовил удрать от меня, засранец этакий!» — а он: «Когда даже удрать не от кого, совсем жить грустно».
Натаха отвернулась и шмыгнула носом. Сэкиль со стоном перекатилась на кровати и обняла её.
— Не грусти, Натаса, зато мы видели сны! А ты, Кэп-сама? Видер сон?
— Видел, — признался я.
— Расскази!
— Не хочу. Он был дурацкий.
— Ну скази!
— Я его и не помню уже, — соврал я.
Мне кажется, не стоит о нём говорить. Боюсь, что очередная коробка откроется, и там снова будет дохлый кот. А у меня их и так хоть шубу шей.
***
На завтрак кухонный лифт доставил нам кофе, омлеты, сыр, булочки и масло. Опустошённый нами
