Собеседник бесшумно вышел из комнаты, неслышно прошел в санузел и даже там умудрился обойтись без лишних звуков.
— Ты пойди в кухню, — сказал ему старик, не открывая глаз. — Там еды много. Поешь. Мне больше не надо.
Мусоровоз в час урочный увез содержимое урн. Я на трубе водосточной сижу, играю ноктюрн. Сверху смотрю я на малых сих, тех, что внизу, людей. Гвозди бы сделать из всех из них — много бы было гвоздей!
У Л'оро имелись когда-то хорошие шансы на простую и легкую жизнь. К призыву у него было образование, три курса. Не бог весть что, но на безрыбьи, — а безрыбье тогда было крепкое, — он мог бы надеяться и даже, пожалуй, рассчитывать. Стариком он, конечно, тогда не был, какой уж там старик — двадцать один год. Опасный апостроф после первой буквы в древнем родовом имени он незаметно опустил, и звали его все просто Лоро, безобидным простеньким именем, которое в переводе с малоизвестного диалекта означало «попугай». В армию Лоро шел с охотой, все равно служба была делом обязательным, а за время ее, — так он думал, — возможно, рассеются сами собой неприятности, накопившиеся к двадцати и одному его году стараниями его собственными, окружающих и времени.
Время шло сложное.
На сборном пункте, раскладывая личные дела призывников по потребной системе, спросил его заезженный работой капитан:
— Родственников за границей не имеете?
Он помолчал тогда самую малость и ответил: «Имею», — скрывать не приходилось, слишком легко все можно было проверить: только папку раскрыть.
Капитан, потеряв к нему всякий интерес, переложил листочек в какую-то отдельную стопку, назвал номер команды, к которой Лоро был отныне прикреплен. Ему надлежало этой команды держаться и с ней двигаться, когда и куда скажут. На канал. На полжизни или на всю жизнь — как это вышло для многих. И все.
Он вышел тогда от капитана, сел у громадного забора на подвернувшееся бревно, достал из карманов сигареты и книжку одного старого и очень неглупого философа. Эту книгу можно было читать бесконечно и каждый раз с разными мыслями. Когда не хочется думать о конкретном, сегодняшнем, золотое средство — читать умные книги — голова занята. Поэтому он закурил и стал читать. Читал и думал, думал и читал, искал и находил. Вокруг себя он ничего не видел, пока читал, и его это устраивало.
— Слышь, парень! — услышал он через некоторое время и поднял глаза.
Перед ним стояли трое. Велик сборный пункт, несколько тысяч человек собрались и свободно разместились на его территории, но — велик пункт — всегда есть место, где можно пристроиться так, чтобы никто не мешал. Этим троим никто не мешал: они отгородили Лоро от всех тысяч людей вокруг. Выглядели они энергично и разговаривали убедительно.
— Слышь, парень, — повторил самый костистый из троих. — Тут вот земляк, отслужил уже, домой едет, а не в чем. Что ж ему в этом рванье старушке-маме показываться? — он кивнул на скромно потупившегося второго, невысокого и коренастого. Продолжил: — Так ты с ним давай шухнись, пальтишко на его фуфайку. В армии гражданку все равно отберут, форму тебе выдадут. А в фуфайке даже еще и лучше, не простынешь, пока доедешь. Ночи-то сейчас холодные.
Третий из трех — он все стоял за спиной Лоро — глупо хихикнул неизвестно чему.
— Ну да, — сказал Лоро, — понятно.
Положил на землю книжечку с творениями старого философа, встал, обшаривая по пути карманы пальто, но ничего особенного в карманах не было. Вспомнил, что утром, когда только пришел на пункт, сдал капитану нож: ножи брали с собой все, мало ли — хлеба отрезать или еще чего, нельзя в дальнюю дорогу без ножа. Но как только их группа переступила черту ворот, капитан поставил всех по стойке смирно и предложил ножи сдать. Всем. Во избежание недоразумений. Предупредил: кто не сдаст — будем обыскивать. Ножей набралась целая хозяйственная сумка. С ней капитан и ушел по своим околовоенным делам, обыскивать же никого не стал, лень было, наверное. «Зря я ему нож отдал», — вспомнил Лоро. Он подошел к первому поближе, сжал и растер пальцами в кармане пачку сигарет, а левой рукой расстегнул пуговицы пальто.
— Ладно, — сказал он, — помоги снять! — и показал плечами тому, что стоял сзади, надо, дескать, помоги. Тот и взялся за пальто довольно неловко, и пока он это делал, Лоро вынул правую руку из кармана и, как только соскользнул с нее рукав, ударил костистого ниже колена ногой, ботинком — в нервный узел. Крепко ударил, как мог, а тому, что стоял сбоку, сразу швырнул в лицо растертую пачку, в которой минуту назад были хорошие сигареты — крепкие и сухие. И еще раз ударил согнувшегося первого, на этот раз левой ногой. В лицо. Снизу вверх. И только тут третий, тот, что стоял сзади, набросил пальто ему на голову и обхватил за плечи. Дурак. Лоро его тоже ударил, добром поминая тренера, ударил задником ботинка в надкостницу и локтем — в живот. Скинул пальто. Некоторое время еще бил второго, самого здорового, тот все никак не мог проморгаться и даже не защищался толком, куклу изображал. А потом Лоро склонился над костистым, спросил, задыхаясь:
— Ночи там, говоришь, холодные? — и снял с него шерстяной неформенный шарф. Намотал на шею себе, сказал: — Спасибо. Предупредил. Теперь не замерзну.
Когда он шел, не глядя, с книжкой и пальто в руках, сквозь толпу, перед ним расступались. Только один, маленький, щуплый, белесый до седины и с недостачей зубов, остался стоять на его пути, не двигаясь с места — со своего места. Все его особые приметы Лоро разглядел, удивленно притормозив и припоминая: видел уже этого щуплого, в одной группе ехали, из одного района призывались.
— Здорово ты их! — одобрил щуплый.
— Ха! — сказал Лоро. Добавил, поколебавшись: — Раз свои ребята рядом — чего ж? Спокойно.
Так они познакомились. Надолго. На весь канал. На всю потом жизнь. На все эти бесконечные разговоры сквозь закрытую дверь двух смежных комнат. Теперь, наверное, уже навсегда-навсегда.
Кто-то опять постучал во входную дверь. Тенью метнулся в свою комнату собеседник.
Внук пришел. Не родной внук — родных у старика быть не могло за неимением детей, — внучатый племянник. Старик ему обрадовался. Он вообще к своим родственникам хорошо относился, только они об этом не догадывались. Этот знал, за что старик его и любил.
— Здравствуй, дядя! — сказал внук. Такую форму обращения он как-то принял и с тех пор ее придерживался.
— Здравствуй, — отозвался старик. — Ты открой сразу окно, воздух тут, наверное… Я-то привык.
Внук распахнул окно.
— Ничего, не простыну, сегодня тепло, — продолжил старик, но тут же заметил, что говорит сам с собой. — Ничего со мной не случится, — договорил совсем уже про себя: внук, видно, не сообразил по молодости лет побеспокоиться о его здоровье, открыл окно сразу, не задумываясь.
