— Что у нас на обед?
— "У вас", — враждебно уточнил я, — у вас обед из двух блюд: на первое — стакан ухи, а на второе — питательный раствор номер три. Сто миллилитров. Внутривенно.
— Но мясо будет?
— Мяса не будет, по причине его отсутствия. Рыбу ловлю сам. Крупы, приправы и сухие пакеты остались от припасов экспедиции. Фрукты-овощи приносят хламиды.
— Хламиды?
— Местные. В разноцветных балахонах. Частенько приходят. Подсаживаются к костру и о чём-то рассказывают. Только я не знаю, что им нужно. Не понимаю по-ихнему. А не гоню, потому что они еду приносят, и вообще… вежливые.
Я чувствовал досаду. Уж слишком хладнокровно она приняла сообщение о гибели моих приятелей. Не люблю таких… уравновешенных.
— Злишься, что я не принимаю скорбный вид? — спросила Рамзия.
Я кивнул:
— В точку! Сожаление, печаль… было бы "в тему".
— Ну, а тебе-то чего мучиться? Сам же говоришь: "возражал". Значит, предупреждал.
— Слабое утешение, — сказал я, — если не настоял, значит, согласился.
— Слабая позиция, — возразила она, — и пахнет суицидом.
— Чего? — я принюхался: резина, тальк, карболка… это "суицид" так пахнет? Наверное, она была ещё немного не в себе. — Вы это… короче, выздоравливайте.
Я поднялся, разобрал капельницу, поправил подушку и пообещал поискать что-нибудь подходящее. Но когда через минуту заглянул в палатку, Рамзия уже спала.
"Здравствуйте, Юрий Георгиевич. Случилось большое несчастье. Ваша дочь Зинаида…" Что ещё за "большое несчастье"? Дурацкое сочетание! Разве несчастье бывает малым? Разве можно измерить горе, когда гибнет дочь? И какое, к чёрту, "здравствуйте"? Какое может быть "здоровье" при таком известии? А если так: "тётя Марина, произошла трагедия. Порвалась страховочная сеть, и Костик сорвался с обрыва. Ребята хотели прощупать характер ручья…"
"Прощупали", блин! Да и какая она "тётя"? Я её в аэропорту впервые в жизни увидел. Я даже не уверен, что её зовут Мариной…
Облако из мельчайших брызг привычно парило над котловиной. Утренний фён приятно грел спину и пудингом покачивал пелену тумана. Обычно тёплому ветру, катящемуся с высокого перевала, хватало десяти-пятнадцати минут, чтобы очистить озеро. За это время морок едва успевал несколько раз хлопнуть себя по ушам. Будто сигналы какие-то, блин! И смотрит так недовольно…
— Коля!
Это Рамзия зовёт. Из лагеря. Очень беспокойная девушка. С ней не соскучишься, но как-то… взбалмошно, что ли? Интересно, есть такое слово "взбалмошно", или это я сам только что придумал? Пока она лежала на раскладушке, спокойно было. А теперь, вот, "взбалмошно"…
— Ко-о-ля-а!
Я отвлекаюсь от влажных размышлений и ухожу с обрыва. Всё лицо мокрое. То ли от слёз, то ли от тумана… нужно идти. Да и не будет внизу никаких лодок. И рукой мне никто не помашет. Пустое всё. Фикция. Отрыжка надежды…
— Что это? — спросила Рамзия возле распахнутого полога "гостевой".
Я присмотрелся: у неё в руках были мои чертежи и рисунки.
— Это мои бумаги, — сделав ударение на слове "мои", ответил я.
Но "ударение", наверное, ей не показалось, потому что она пробормотала "ага", прошла в палатку и уселась с моими записями на раскладушку.
Мне ничего не оставалось, как пойти за ней.
Она была в Ленкиной спортивке. Они похожи. По росту и вообще… по комплекции. Я и о белье не забыл, между прочим. И о зубной щётке с пастой. Не знаю почему, но отчего-то приятно мне сделалось, когда она Ленкины вещи примерила. Смотреть на Рамзию стало приятно. Смотреть и слушать. Будто Ленка разговаривает. Хотя голос не её. У Рамзиии голос хриплый, грубый. А Ленка моя — ангел. Ленка-пенка. Улетела моя пеночка-трещотка…
— Это схема лабиринта, Коля. В чертеже не хватает некоторых фрагментов, которые мне известны, зато в избытке коридоров, о которых я ничего не знаю. Откуда это у тебя?
— Да так, — промямлил я. — Много свободного времени, вот и рисую помаленьку.
Прошла неделя после её появления. Вчера я впервые предложил ей полноценный ужин из печёной рыбы с морковным соусом. Рамзия, разумеется, не отказалась. Всю ночь я с тревогой ожидал результатов этого опыта, а её, оказывается, больше интересовали эскизы картин, "подслушанных" мной в раковине.
Я уселся в углу, возле входа. Не то чтобы общество Рамзии было в тягость, просто всюду лежали мои записи. Я и не думал, что успел извести столько бумаги.
— "Рисованием", — неопределённо протянула Рамзия. — Помнится, ты пытался рассказать, кто тебе показывал меня и как.
— Припоминаю, — усмехнулся я, — ни фига не пытался.
— Тогда не нужно "пытаться", просто расскажи.
Я задумался: одно дело искать утешение в скудоумии, другое — признаваться в отсутствии дружбы с головой. Я ведь всего лишь прислушивался к раковине. И тут же начинал путать "близко" и "далеко". Не было "право" и не было "лево". Все мои перемещения-полёты проходили в странном переплетении "где" и "когда"… понимаете? Жаль. А то бы объяснили. Сам-то я ничего не понимаю.
— Я — астроархеолог, — напомнила о себе Рамзия. — Котловина, куда впадает река, — след от падения метеорита. Снимки из космоса подтверждают эту гипотезу. Это место удивительно, Коля. Так же, как и твоё присутствие. Здесь, знаешь ли, уже лет сто как заповедник. И здесь происходят явления, невозможные с точки зрения современной геофизики. Поэтому не нужно стесняться. Любая информация может оказаться ключом к тайне.
Я удивился:
— Астроархеолог? Ого! Звёзды копаете?
— Нет, — ответила она. — Что со звёзд упало, выкапываем. Опусти полог, пожалуйста. Что-то ветер поднялся…
Я закрыл клапан палатки, но о чём мы толковали, не забыл:
— А почему "тайна"? Даже если большой камень прилетел со звёзд и дырку в горах провертел, какая в этом тайна?
Она так глянула, что сразу стало понятно: чего-то я капитально протупил.
— Ты что, с Кольца свалился? Сам факт наличия гостя со звёзд — чудо. А что до "дырки"… — Рамзия покачала головой. — "Большой камень" прилетел во времена, когда здесь была равнина. Это не камень сделал "дырку в горах", это горы выросли вокруг места его падения. Как трава вокруг булыжника… представляешь?
— В этом тайна? Тайна в том, что горы не выросли на месте падения камня?
— Это, конечно, тоже странно, — согласилась она. — Но меня интересует другое: как память о падении метеорита дошла до наших времён, если само падение случилось задолго до появления динозавров? Память — вот что самое поразительное во всей этой истории. И твои гости в шёлковых бурнусах — хранители этой тайны. А то, что ты назвал "большим камнем", обычным метеоритом быть не может. Хотя бы потому, что "камней" было несколько. Часть упала в Северной Африке, часть — в Южной Америке. Азии тоже чуток досталось. Но самый крупный упал здесь. Другие места падения издревле прикрыты пирамидами. То ли человек завалил выходы, и пришельцы умерли. То ли пришельцы умерли, а люди возвели пирамиды, как надгробия. Не суть. Важно другое: отверстие под озером открыто от начала времён. И получается так, что эта штука, там, под водой, — живая, и как-то общается с нами, с людьми. Потому-то я и настаиваю: кто тебе рассказал обо мне? Кто тебе меня показывал?