Андрей Шопперт
Охота на Тигра. Книга восьмая. Зимняя война
Глава 1
Событие первое
В кафе двое посетителей заказывают чай.
– Мне, пожалуйста, в чистой чашке – добавляет один.
Официант приносит две чашки и спрашивает:
– Кто из вас заказывал в чистой?
По дорожке из жёлтого кирпича шёл, опираясь на красивую трость с серебряной рукоятью в виде головы орла, довольно высокий человек, в полувоенном кителе из хорошей светло-серой хлопковой джинсовой ткани. Человек никуда не спешил, шёл по новой, ещё местами не облагороженной, дорожке и вертел головой, то ли недостатки, выискивая, то ли любуясь высаженными с интервалом в десять метров молодыми кедрами. Между кедрами были установлены деревянные шпалеры, которые, не спеша тоже, оплетал маньчжурский виноград. Человек остановился возле, как раз не облагороженного, участка, где на куче щебня валялась, ну не лежала же, положить аккуратно можно, красивая скамейка с чугунными литыми ножками и спинкой. Покачав головой на этот выбивающийся из общей красоты анклав беспорядка, путешественник оглянулся на следующих за ним на расстоянии пяти – шести метров двух девиц лёгкого поведения. Не, не, не в том смысле, в другом. Девицы своим поведением отвлекали человека от мыслей полезных, то смеялись, то громко рассказывали друг дружке чего-то на дикой смеси нескольких несмешивающихся языков. Эдакое Эсперанто с восточным уклоном. Латынь в смеси присутствовала, польские словечки проскальзывали, корейские, были и русские слова, а вот мат был китайский. Когда прохожий первый раз услышал слово «Хуй», вылетевшее из уст девиц, то прямо чуть не подпрыгнул. Состояние здоровья не позволило. Скрипнул зубами и промолчал, а потом это, с позволения сказать, слово ещё несколько раз вылетало из прекрасных коралловых губок девиц. Человека это вывело из себя, и он остановился и спросил у распутниц, какого, мол, чёрта.
Ну, тут ему и самому пришлось покраснеть. Оказалось, что девицы эти лёгкого поведения обсуждают красивую китайскую ткань, из которой сшит полувоенный китель у него. «Хуй» – это серый по-китайски. Пришлось ещё и целую лекцию про это слово выслушать. Объяснили матершинницы, раз сто повторив это самое слово, что в зависимости от интонации оно в китайском имеет четыре значения, и не одно из них не похоже на русское. Может означать – сожаление. Ну, я, мол, сожалею. Если же чуть возвышенно произнести, то это и не эрекция совсем, а отнюдь – возвращение. Типа «Айл би бэк» (I'll be back), а если быстро произнести, то это вообще – собрание.
Человек боясь дослушать, как тогда это самое слово звучит по-китайски, махнул рукой на девиц и даже чуть быстрее пошёл, хоть рана в боку и покалывать начала. Девицы лёгкого поведения при этом шаг тоже добавили и продолжили материться. Пришлось прислушаться. Ну, китайских слов в разговоре двух матершинниц было не сильно много, тем более что пусть хреновенько, но владел им прохожий по дорожке из жёлтого кирпича. Он вот точно знал, как «чёрт побери» по-китайски, и ни разу это на мироновское «шьорт побьери» не похоже. Ченг-чанг. Вот как это будет. А если сказать наоцань, то это целый «идиот» получится. Если надо кого послать в ж…пу, прямо приспичило, то надо направлять прямиков в «пигу». А если вам надоело, то, что мелет собеседник, то смело говорите ему: «Фэй хуа!». Не мели, мол, «чушь».
Зато человек нормально знал немецкий, английский тоже немного, выучил команды и опять же мат на испанском. И снова мат на польском, и снова мат на японском. Нет, по-японски и ещё чего мог сказать, как, впрочем, и по-китайски и по-корейски. Да, твою же налево, целый плагиатор получается. Тьфу. Полиглот.
Шёл высокий человек … Ну, как высокий. Пётр Первый с Филипом Киркоровым повыше будут. А вот арестованный не так давно Николай Иванович Ежов на голову пониже. Ко всему прочему, из прошлого досталась прохожему привычка – носить казачки с довольно высоким каблуком, и здесь, заказывая у обувщика переделать себе яловые форменные сапоги, он обговаривал, что каблук нужно сантиметра четыре, не меньше. А с учётом того, что собственный рост пешехода был метр семьдесят шесть, то сейчас в человеке, от жёлтых кирпичей дорожки до русых вихров на голове, было метр восемьдесят, что для 1939 года вполне себе – «высокий».
Шёл человек не сам по себе и не куда глаза глядят. Приглашён был на открытие … Наверное, это заведение можно назвать кафе-мороженное. Только мороженного там не подавали. Только начали ещё строить завод по производству холодильного оборудования. Подавали несколько сортов газированной воды. Эка невидаль! Так и есть. В Приморье это были первые газированные автоматы. Во-первых, сами автоматы нужно изобрести, а во-вторых нужен для этого дела сжатый до приличных атмосфер углекислый газ. Газ этот углекислый сжиженный стали получать недавно. На деревоперерабатывающих заводах товарища Дворжецкого полно опилок и щепок оставалось. Посоветовался Матвей Абрамович с нужными людьми и замутил гидролизный заводик, стал спирт делать. Его же полно в бензин теперь добавляют в 9-й мотоброневой бригаде. Много нужно. А когда спирта стали прилично выпускать, то прохожий по дорожке из жёлтого кирпича вспомнил, что самый дешёвый способ получения жидкой углекислоты и сухого льда, как раз из отходящих при брожении газов. Там его до 98 %. Так что пришлось строить параллельно с гидролизными заводиками цеха по производству углекислоты. Ну, а где углекислота, там и газировка. Так в городе Спасске-Дальнем и его окрестностях появился и заводик по производству газированных напитков. С лимонами в 1939 году во Владивостоке не просто всё, потому стали делать «Тархун» и всякие прочие напитки на природных травах и ягодах. Даже уж совсем дорогие и экзотические – на китайском лимоннике и женьшене, что с того же китайского переводится как «корень жизни».
Так про кафе. В этом кафе построенном совсем недавно, этим летом, продавались именно газированные напитки из разных трав и ягод Приморья. Кафе находилось на полдороге от воинской части до города Спасск-Дальний. В пяти километрах от обоих поселений. Сначала построили кафе на лесной полянке, рядом с ручейком. Потом создали небольшую плотину, и ручеёк теперь впадал в чистое хрустальное озеро, а низвергался с полутораметровой высоты шумным водопадиком. Красота, сидишь на открытой веранде и слушаешь, как журчит вода, попиваешь настоящий, а не химический «Тархун», маленькой ложечкой закусываешь его свежайшей пироженкой и слушаешь, как на скрипке Ванесса Мей играет, бегая по сцене, «Шторм» Вивальди. Хотя, может и не Ванесса, уж больно экзотическое имя для кореянки, а возможно и не Мей. Пак, там, или Ким, а то и Цой. Но что играла именно «Шторм» и именно господина Вивальди, так тут не спутать. Слушаешь «Шторм» и смотришь, как подплывают к плотинке молоденькие разноцветные карпы кои, тычутся усатенькими мордочками в крупную желтоватую гальку и уплывают, не дождавшись червячков или хлебных крошек от посетителей. Жадины-говядины.
Так про кафе. Одно дело, когда тебе ситро всякое из бутылки наливают, и совсем другое, когда сам подходишь к газированному автомату, суёшь туда двугривенную монетку, а оттуда выпадает на подставочку стеклянный стакан, подставочка вздрагивает и принимается он сам собой опускаться, где-то на полдороге в стакан из сопла начинает бить зелёная пузырящаяся жидкость, распространяя вокруг ароматы леса и свежести. Кибернетика. Мать её. Вражеская лженаука.
Почему не в городе? Там выручка больше. А чтобы был повод прогуляться эти пять километров по лесу, по красивой дорожке из жёлтого кирпича, вышагивая. Ребёнка там за руку вести и отвечать ему на тысячу почему. «А почему слепни так больно жалят?» Как-то так.
– Иван Яковлевич, что же вы пешком. А как же рана? – Дворжецкий встал с одного из столиков кафе и поспешил навстречу человеку с тросточкой орлиной.
