«Маяк только один» — 2. «Маячный мастер»
Эпиграф
'Надвигается ночь, всё чернее и злей,
Но звезду в тучах выбрал секстан.
После жизни на грешной и твёрдой земле
Нас не может пугать океан.
Не ворчи, океан, ты не так уж суров,
Нам причин для вражды не найти.
Милосердный владыка морей и ветров
Да хранит нас на зыбком пути…'
Владислав Крапивин.
'Море ждёт, а мы совсем не там,
Такую жизнь пошлём мы к лешему.
Боцман-я, ты будешь капитан,
Нацепим шпаги потускневшие,
Мы с тобой пройдём по кабакам,
Команду старую разыщем мы.
А здесь — а здесь мы просто лишние,
Давай, командуй, капитан!'
Юрий Аделунг
«…А кто не пьёт? Назови! Нет, я жду!..»
хф «Покровские ворота»
Часть первая
«Мы с тобой давно уже не те…» I
Ключ повернулся в скважине — не сразу, а после того, как Казаков поёрзал им туда-сюда, и раза два злобно выматерился. Надо бы вызвать слесаря, сменить замок — а то застрянешь однажды вот так, на лестничной клетке на ночь глядя. Ещё и батарея смартфона сядет, в полном соответствии с законом подлости, он же закон Мёрфи…
Мысль насчёт слесаря, смартфона и известного всем правила была привычной — всякий раз, отпирая входную дверь своей «двушки», Казаков произносил её про себя, словно проверяя на читабельность и выговариваемость. Обыкновение это появилось у него с тех пор, как он, оставив место литературного редактора в загибающемся компьютерном журнале, устроился в Останкино, на студию, занимающуюся озвучкой и дубляжом. Началась эта глава его жизни тринадцать лет назад, в далёком две тысячи одиннадцатом — и вот теперь неумолимо приближалась к финалу. Не слишком, прямо скажем, торжественному — санкции подкосили и без того просевший рынок западной теле- и кинопродукции, а использование ИИ, нейросетей и прочих новомодных штучек для перевода и озвучивания обещали добить его окончательно.
Но сейчас перспектива остаться безработным не волновала Казакова — а ведь это невесело в шесть без малого десятков! Как не слишком беспокоила его безобразная сцена, которую устроил сегодня Саша Котов по поводу срыва записи, сопроводив скандал полным комплектом упрёков, обвинений, угроз пожаловаться начальству и прочих радостей…
Вины Казакова в этом не было ни чуточки — разве что ему можно было поставить в упрёк, что в числе прочих актёров он пригласил для озвучки сериала Олега Мартьянова, совмещающего игру в Малом Театре с работой в дубляже. А так же — с неумеренным употреблением горячительных напитков, по большей части, крепких. И когда Олег стал заикаться перед микрофоном, путая реплики и вынуждая звукооператора то и дело переписывать огрехи, Казаков предпочёл запись остановить — и получил за это всё, что причитается в подобных случаях.
Вообще-то актёров можно понять, уныло подумал он, распуская задубевшие шнурки. Полтора часа записи, каждая минута которых должна была быть оплачена, пропали зря — и каждый из избалованных артистов считал неполученные деньги, потраченное зря время, а главное — проявленное по отношению лично к нему неуважение. И, конечно, никто не собирался спускать это судьбе-злодейке, воплощением которой выступал режиссёр озвучки — то есть он, Пётр Петрович Казаков. Взывать к их здравому смыслу и чувству справедливости не имело совершенно никакого смысла — кого и когда интересовали подобные вещи в актёрской среде?
Шнурки, наконец, поддались. Сентябрь в этом году выдался дождливым, слякотным, намокшие ботинки следовало поскорее поставить на батарею, напихав газет. Но сейчас ему было не до того — настенные часы показывали без четверти девять, ровно через пятнадцать минут разрешится загадка, не дающая покоя уже какую неделю кряду. Он прошёл в комнату, швырнул мокрую куртку на кресло и принялся торопливо стягивать рубашку.
Звонок пронзительно задребезжал. Взгляд на часы — только без двадцати, может, кто-то другой? Соседи там, почтальон, участковый… Нет, почтальоны так поздно не ходят, с соседями он не общается, а участковый… что может понадобиться от него участковому? Вздор, вздор… Черт, даже переодеться не успел, встречает гостя в несвежей майке, выпущенной поверх стареньких треников. Хотя — он же не женщину ждёт, ничего, сойдёт и так…
Казаков ставшими вдруг непослушными пальцами повернул пумпочку запора (почему-то не подумав взглянуть в дверной глазок), распахнул — именно распахнул, а не опасливо приоткрыл, заглядывая в щёлку! — дверь и…
Слава богу, у стены напротив входной двери стоял стул. На него-то Казаков и плюхнулся всей тяжестью своего немолодого тела — когда попятился от возникшего на пороге видения.
Удивительно, но он узнал гостя сразу — словно и не было этих трёх десятков лет. Да их, похоже, и не было для того, кто стоял в дверном проёме — мокрый от сентябрьского дождя, широко улыбающийся, со стеклянным горлышком, торчащим из левого кармана брезентовой старенькой штормовки. А Казаков так и сидел, беспомощно разевая и захлопывая рот, словно извлечённая из родной стихии плотвичка, — не веря, боясь поверить, отчаянно желая поверить своим глазам…
— Корнишоны маринованные. — Казаков прочёл надпись на этикетке и скривился.– Огурцов, что ли не было, обычных, солёных? Знаешь ведь, что я эту кислятину терпеть ненавижу!
Он поскрёб грудь под растянутой майкой-алкоголичкой.
— Не припомню что-то… — гость смотрел на него недоумённо. — Раньше, вроде, закусывал, только в путь! Может ты, того… уже после их разлюбил?
Казаков задумался.
— Верно, лет двадцать назад. Тебя тогда давно уже не было.
— Он с подцепил на вилку крошечный огурчик и вздохнул, демонстрируя покорность судьбе.- Ладно, разливай уже, сколько можно?
— Тебе как — полную, или по справедливости?
Казаков оценивающе посмотрел на полулитровую бутылкус этикеткой «Ржаная». Та была опорожнена почти наполовину.
— Полную. Прояви уважение к хозяину дома. И к пожилому человеку тоже, между прочим…
— Пожилой? Это ты, что
