Серёга должен был лыка не вязать, чего на памяти Казакова с ним не случалось ни разу. Нет, выпить он был не дурак — но только не у румпеля, на палубе судна, во время плавания не в самых безмятежных водах. Там, где нужен глаз да глаз — иначе охнуть не успеешь, как либо вылетишь на песчаную отмель и застрянешь на ней до прилива, либо проломишь тонкое дощатое днище о топляк или скрывающийся под водой серый каменный лоб, один из тех, что на Беломорье называют лудами…
Тем не менее, дело закрыли, сдали в архив и благополучно обо всём забыли. На дворе стояли девяностые: чеченская война, неотвратимо надвигающийся призрак дефолта, криминальный беспредел, захлестнувший страну — кому было дело до туриста-одиночки, сдуру сунувшегося, куда его не просили? Пропал — и пропал, не он первый, не он последний, другим наука будет… И вот сейчас, тридцать лет спустя, имя Сергея Баранцева прозвучало из телефонной трубки, и кто его произнёс — Казаков не имел ни малейшего представления.
— Это долго объяснять. — прозвучало в трубке. — Сделаем так: я дней через пять-семь буду в Москве. Если ты… простите, вы не против — можно встретиться и поговорить. Если дадите номер вашего мобильника, то я, как приеду, сразу перезвоню, и условимся о встрече. Тогда многие вопросы отпадут сами собой.
Казаков хотел спросить — о чём будет разговор, какие вопросы должны отпасть? — но вместо этого послушно продиктовал номер. На сём телефонный разговор закончился, и все( эти дни он не мог думать ни о чём другом. Хотя — чего волноваться-то? Друг, конечно, даже лучший друг, но уж больно много воды утекло, считай, половина жизни… если не вся. Боль от потери давно утихла, перегорела, остались воспоминания — и вот они неожиданно всколыхнулись. И чего ждать от этой встречи — совершенно непонятно, и это тоже доставляет беспокойство.
Прерванный разговор продолжился сегодня днём, когда нежданный абонент снова дал о себе знать, на этот раз звонком на смартфон. Казаков неожиданно растерялся — настолько, что отказался от предложения встретиться в каком-нибудь заведении и пригласил незнакомца к себе домой. И вот — сидел теперь на табурете, пытаясь как-то примириться с тем, что стоящий на пороге — Серёга Баранцев собственной персоной, ничуть не постаревший за три десятка лет. Он даже одет подходяще — брезентовая мешковатая штормовка — такую же, только покрытую толстым слоем пыли, в жестяных складках, можно выкопать во встроенном шкафу в прихожей. Сколько он её уже не надевал — пятнадцать лет, двадцать?..
— Да я это, я! — Серёга улыбнулся и продемонстрировал хозяину дома бутылку водки. — Не двойник, не загримированный, можешь потрогать!
И, послюнявив палец, мазнул себя по лбу и щеке.
«…как будто это может что-то доказать…» — отстранённо подумал Казаков. Он приподнялся с табурета — ноги держали, но еле-еле.
— Да ты, брат, как я погляжу, совсем спёкся… — озабоченно сказал гость. — Ну, извини, что я без подготовки, пыльным мешком по голове. По телефону объяснять не стал — решил, не поверишь, сочтёшь за дурацкий розыгрыш. А так всё сразу и ясно, верно?
Казаков кивнул — бездумно, бессмысленно. Если кому-то что-то и было сейчас ясно, то уж точно не ему.
— Ладно, в ногах правды нет… — гость огляделся. — Пошли, что ли на кухню? Присядем, как раньше, поговорим, идёт?
Что тут ответить? Только — «дверь закрой на щеколду, и проходи, я сейчас…» — и на ставших вдруг ватными ногах плестись в комнату. Там в стареньком чешском серванте стоят гранёные стаканы — единственно пригодная для такой невероятной встречи тара…
Пока он мыл стаканы (почему-то в ванной), пока протирал их, пока прикидывал наличие подходящей закуски, гость успел развернуть бурную деятельность. Занявшей центральное место на столе бутылке «Ржаной» присоединились две стеклянные банки — с огурчиками и помидорами, — кирпич бородинского, брусок сала в полиэтиленовой упаковке и солидный, коричневой промасленной бумаги, свёрток, от которого по кухне распространялся умопомрачительный аромат.
— Лещ копчёный. — объяснил Серёга. — Они на Онеге во-от такие ловятся, ребята с собой всучили….
И развёл ладони, демонстрируя размер онежских лещей. Выходило что-то очень уж солидно — в свёрток, прикинул Казаков, такое чудище не поместилось бы.
К «Ржаной» тем временем прибавилась ещё одна бутылка — на этот раз «Столичная», ноль-семь.
— Всё. — гость ногой задвинул в угол рюкзак, из которого извлекал всё это великолепие. Тот был под стать штормовке — выцветший, зелёного брезента, с кожаными ремешками и металлическими замочками, слегка тронутыми ржавчиной. — Пива, извини, не взял. Тут, рядом, помнится, был магазин — сбегаем, если душа попросит.
— Он давно закрылся. — машинально Казаков, не отводя взгляда от рюкзака. — Теперь там… а ладно, какая, нахрен, разница!
И уселся на выдвинутый из-под стола табурет.
* * *
Из записок Сергея Баранцева.
'…честно, я восхищаюсь Петром. Совершенно искренне, без малейшей иронии. Окажись я на его месте — к гадалке не ходи, свихнулся бы. Хотя и в его зрачках плеснулось на миг безумие — когда он открыл дверь и увидел, кто стоит на пороге.
Ну а дальше — нас спасло исконно российское средство. Да-да, то самое, крепостью в сорок оборотов, разлитое по бутылкам ёмкостью ноль-семь и ноль-пять литра. А что, существует на подобный случай что-то иное? В реальной жизни, я имею в виду, а не в прекраснодушной фантастике типа «Сильнее времени» глубоко уважаемого мною писателя Казанцева. Его герои наверняка обменялись бы длиннейшими монологами, завершив их чрезвычайно пафосными призывами… к чему? Понятия не имею. Наша беседа (продолжавшаяся, к слову сказать, половину ночи или литр с четвертью, не считая нашедшейся у Петра полупустой четвертинки с коньяком) закончилась именно так, как я и планировал. Немало было оставлено и на потом — фирменный поезд «Карелия» идёт до Петрозаводска чуть больше одиннадцати часов, билеты мы взяли в СВ. Успеем ещё наговориться, причём не напрягая своими бредовыми темами соседей по купе.
Весь следующий день (начавшийся, сами понимаете, далеко за полдень с похода за пивом и чебуреками в ближайший магазинчик — он и правда, оказался не
