Эпоха перемен — 2
Часть I
万事起头难 — начало — это самое трудное
Если бы я мог продлить свою жизнь, то пятьдесят лет отдал бы изучению Книги Перемен, и тогда смог бы не совершать больших ошибок
Конфуций, «Беседы и суждения», 7:17
Глава 1
— Бросай!
Китаец протянул мне три монетки. Старинные, как минимум Минской эпохи, с квадратными дырочками в центре.
Я колебался.
Эзотерика никогда меня особенно не интересовала. Может, и зря.
— Ты ждёшь ответ на свой вопрос? — спросил он.
Я кивнул и взял монетки. Потом потряс их в кулаке, стараясь сосредоточится на том, о чём спрашиваю. Всё по-честному: если уж решил делать, то нужно делать правильно, на совесть.
Кинул монетки на деревянную столешницу. Китаец внимательно пригляделся к ним, потом взял кисть и на чистом листе нарисовал сплошную линию.
Он одобрительно кивнул и сказал:
— Дальше.
Я собрал монетки, снова потряс их и кинул на стол.
Ещё одна линия. Прерывистая.
— Дальше. Не теряй концентрации, — сказал он.
Я бросил монетки шесть раз.
На листе бумаги появилась завершённая гексаграмма.
— Единомышленники, — улыбнулся китаец. — Ты любимчик судьбы.
— Что это значит? — осторожно спросил я.
— Продолжай то, что начал. Любые грандиозные цели, которые ты сейчас перед собой ставишь, будут достигнуты. Тебе будут помогать даже враги, не желая этого. Успех превзойдёт все твои самые смелые ожидания, — сказал он. — Ты ведь ожидал, что ответ будет именно таким?
— Нет, — честно ответил я. — Не ожидал.
— И всё же задал нужный вопрос. Тебе будут помогать. Ты будешь окружён друзьями. Тебе будет сопутствовать успех.
— Ясно, — кивнул я, и не смог сдержать улыбку.
Китаец собрал монетки со стола. Сжал их между ладонями и чуть нахмурился, сосредотачиваясь.
Потом сделал первый бросок.
Закончив гексаграмму после шести бросков, китаец грустно улыбнулся и вздохнул.
— О чём вы спрашивали? — решился спросить я.
Он посмотрел на меня устало, потом вздохнул и ответил:
— Спрашивал, пришло ли время.
— И как? Пришло? — спросил я.
— Да, — кивнул он. — Увы, теперь оно пришло… мне выпало «Приумножение». Значит, я должен начать очень большие изменения. И другого выхода теперь нет.
Я промолчал, глядя на свитки с каллиграфией, развешанные на стенах. Тут их было больше, чем в прошлом убежище на «Черкизоне», хотя в целом помещение было выдержано в той же стилистике.
Правда, здесь были настоящие окна. И очень хорошие: уличный шум Садового едва проникал внутрь.
— Вы говорите так, как будто расстроены, — заметил я.
— Многие вещи происходили в прошлые века. Иногда нужно было идти по краю. Уступать сейчас, чтобы возродиться потом. Проиграть, чтобы накопить силы. Но всегда было ясно, что это лишь очередной виток в бесконечной игре жизни… — он вздохнул.
— Выходит, сейчас не так?
— Нет. Сейчас всё иначе…
Он достал из-под стола толстый свиток. Видимо, древний: тонкая бумага пожелтела от времени. Старик разворачивал его очень аккуратно.
— Первые десять тысяч бросков во времена Западной Чжоу привели к странным результатам, которые потом лишь дополнялись и углублялись последующими исследователями, — сказал он. Его речь стала более архаичной, иногда я с трудом его понимал, будто он пытался говорить на Вэньяне. — Человечество и мироздание неизбежно клонилось к закату. Многие школы смирились и учились жить сегодняшним днём. Благом стало продление теперешнего состояния бытия, а древние времена Жёлтого Императора были объявлены Золотым Веком, к восстановлению которого следует стремиться как к высшей гармонии. Из-за этого эпоха великих географических открытий, сделанных Чжэнь Хэ, не привела к тому, к чему могла бы…
Он водил скрюченным пальцем по аккуратным столбикам древних иероглифов, чуть прикрыв глаза, будто вспоминая события тех древних дней, о которых шла речь в тексте.
— Эта мудрость была доступна лишь избранным. Императорам прежде всего. Поэтому Сын Неба, едва взойдя на престол, постигал конечность этого мира. Попытка сдержать наступление неизбежного разъедала стройную систему государственного управления изнутри. Чиновники становились всё более жадными. Забыли о своих лицах и долге. Это привело к катастрофе эпохи Мин, когда Небесный Трон занял чужестранец… — он снова вздохнул.
Потом посмотрел на меня.
— Скрытая наука продолжала развиваться. Среди вековой тени монастырей, оторванная от мира продолжала жить мудрость, — сказал он. — После первы десяти тысяч за тысячи лет миновало десять миллионов по десять тысяч бросков, и картина стала яснее. Как невесомый штрих на великой каллиграфии Вселенной засиял тонкий путь, единственная тропа, ведущая к вечности без гибели и разрушений всего сущего…
Он сделал несколько поворотов свитка. Прочитал несколько строчек про себя, и снова взглянул на меня.
— Все знаки указывали на ледяной север. На вашу странную страну. На жестокие и дикие земли, населённые удивительным белым народом, лишь внешне напоминающим знакомых европейцев… только внимательно изучив вас, мы поняли, что души наших народов не так уж и различаются. Примерно во время Минской катастрофы вы пережили схожую Смуту. Тогда вы не дали взойти на свой престол, как вы думали, чужестранцу. Но здесь есть тонкость вместе с иронией великой судьбы: всего через сто лет среди правителей России не останется русских. Последний императорский дом лишь великой фамилией будет связан со своими подданными — но не кровью. Ирония в том, что во времена Смуты русские и поляки были, фактически, одним народом, разделённым только религией. Вы все одного корня: белорусы, поляки, украинцы, русские. Это всё равно, что престол Восточной Чжоу занял бы правитель Западной Чжоу. Вот этого вы избежали тогда. Но результат был тем же: чужестранец на троне. Да, как и у нас, чужаки, занявшие престол, фактически стали русскими. Как маньчжуры переняли все великие традиции нашей цивилизации и даже казнили предателей, которые довели до самоубийства последнего Минского императора… — он глубоко вздохнул. — Но есть и большие отличия. Ты знаешь, что случилось с последним императором на Небесном Троне?
Он испытующе поглядел мне в глаза, будто строгий преподаватель на экзамене.
— Знаю, — кивнул я. — Если вы говорите про Пу И, то он до конца жизни прожил в своём дворце, в Запретном Городе, в центре Пекина, формально работая садовником.
— Верно, — кивнул китаец. — Ты же понимаешь, почему?
— Потому что высшая власть — сакральна и священна, — ответил я. — Ни один правитель не может подвергнуть остракизму своего предшественника, не рискуя разрушить всю систему государственных отношений.
— Верно. И ты, конечно, прекрасно знаешь, что произошло у вас.
— Убийство императорской семьи… — сказал я, но добавил, просто из чувства противоречия: — Но к тому моменту он отрёкся от престола. То есть не был императором.
— Пу И тоже отказался от Небесного Трона, заняв пост правителя дружественного Японии государства Маньчжуров. Ничего хуже для Китая и представить невозможно. Но даже безобразное личное поведение правителя не избавляет его от сакральной ноши, — с грустной улыбкой сказал китаец. — Тем более не избавляет от обязанностей его подданных. То убийство не было санкционировано высшим руководством коммунистов, которые пришли к власти. Потому что Ленин был слишком умён для этого. И это действие предопределило конец СССР. Ты ведь знаешь, когда участь СССР была предрешена?
— Когда к власти пришёл Горбачёв, — ответил я.
— Вовсе нет! — Брови китайца удивлённо взлетели. — Это произошло тогда, когда новые правители публично унизили Сталина. И это было принято обществом, потому что высшая власть потеряла сакральность. Именно тогда Председатель Мао решил, что ему больше не по пути с таким Советским Союзом…
