Глава 1
Он плавал в пустое, что предшествовала слову, свету и смыслу, наслаждаясь беспредельным ничто, вспоминая первые дни творения – времена, когда юное мироздание дарило избранным сынам и дщерям своим радость открытия, чудо неизведанного, восторг познания.
То было.
Ушло, истлело, сгорело в пламени сверхновых звёзд, обращённое в противоположность, пожирающую самоё пространство и время.
Выродилось, истрепалось, померкло.
И теперь оставалась лишь память о сладкой молодости. Его ли, миров ли, вселенной ли? Всё едино, когда ты познаёшь ржавый топор вечности на своей метафизической шее, когда старина Смерть хохочет у тебя за спиной, попивая слезы мириадов разумных из кружки с надписью «Всё пройдёт».
Годы… Они бежали подобно резвой стае голодных волков, преследующих трепещущую, исходящую паром, страхом и макабрическим предзнанием неизбежного лань. Прыгали, хватали, клацали клыками тысячелетий.
Щёлк, щёлк, щёлк…
И века неслись, сменяя друг друга. Кружились в танце событий, в круговороте причин, пляске следствий. И каждое – каждое! – взимало плату, забирало с собой чуточку смыслов, капельку радостей, щепотку новизны.
Он видел всё. Он всё испытал. И познал он лишь вселенскую скуку, тусклое болото вечности, исходящее пузырями уныния и вторичности.
Всё уже было. Всё уже есть. Всё уже будет. И оно повторится.
Коротать вечность – очень скучное занятие, кто бы что ни говорил. И каждый из неодолимых старается отыскать свой способ добавить красок в палитру безблагодарного бытия.
Он предпочитал два увеселения.
Первое – калейдоскоп прошлого, отражения минувших дней в разноцветных стёклах памяти, ибо что может быть приятнее хроноэскапизма, дарующего воспоминание о том, чего не вернуть? Кто не мечтает о побеге из бытия в небытие, путешествию через долину предвечной тьмы по строго заданному маршруту? Вагонетка стучит колёсами осознания по рельсам былого, ту-дук, ту-дук, звучит интерпретация, рассыпающаяся на отдельные смыслы, ту-дук, ту-дук, слышится хор идей, взывающих из самых глубин сокровенного. Ту-дук… Ту-дук…
Вслед за первым увеселением неизбежно следует второе, ибо весь мир, все миры, всё мироздание, есть лишь подмостки, на которых миллиарды актёров играют свои роли. Вторичные, скучные, убогие, но стоит появиться режиссёру, коий выставит свет, перепишет жалкий сценарий и даст шанс скрытым талантам, как пьеса заиграет новыми красками, расправит крылья страстей и вознесётся в небеса истинной трагедии, которая только и достойна услаждать взор ценителя.
К сожалению, всё хорошее, настоящее, истинное требует подготовки. Время занять место в ложе и насладиться прологом ещё не пришло, но звезды грядущего представления уже направляют стопы к нему, скоро, очень скоро состоится судьбоносное знакомство.
Пока же можно предаваться наслаждению ничегонеделания и неге воспоминаний…
В этот самый момент – или тот, другой, или тот, что будет, а может быть даже тот, что не был – в симфонию минувших дней и абсолютного покоя ворвался диссонанс обыденности.
Фальшивая нота смертных голосов, омерзительная в своей простоте банальность, коя, впрочем, оказалась ко времени, а потому он, метафизически вздохнув, рванулся вперёд, к реальности, бытию, времени. Туда, где ничего не подозревающие глупцы торили дорогу к важнейшему событию в их никчёмных жизнях.
***
Их было трое. Замечательное число, хорошее, цельное. Символ непогрешимой вечности и вечной непогрешимости, возведённый в абсолют.
Он пристально вглядывался в лица, подмечал детали, запоминал, веселился лицезрением слабости, напялившей маску силы.
Каждый из идущих по лесу был взвешен, измерен и признан негодным. Даже по меркам смертных червяков они не выделялись ни сколь-нибудь заметным даром – магия обошла их своей трансцендентной милостью, ни особой удачей – лишь один у одного из троих болтался на бедре револьвер в изношенной кобуре.
Букашки, страшащиеся заглянуть Вечности в глаза, во все времена стремились направить её вестника с письмом неизбежности подальше от себя. Как только появлялась возможность, они откладывали хладное железо, предпочитая ему низменный свинец. Так было, так есть, и так будет во веки веков.
В этом же угасающем мире не каждый мог позволить пригреть у сердца плод союза угля, селитры и серы.
Гостей его скромного убежища милость судьбы обошла стороной, но они не понимали этого, не узрели грозного предзнаменования, сочли себя достойнее, чем были на самом деле. Тараканы, возмечтавшие о человечьем уделе, алчущие возвышения, они – те, кого и массовкой именовать совестно. О нет! Он бы ни за что не выпустил на подмостки столь жалких и скучных персонажей, даже для того, чтобы те стояли в толпе. Искусство – этот самый предвзятый и самый жестокий судья – никогда не простит такого надругательства над священным своим таинством.
Три червяка никогда не поднимутся на сцену, им никто не доверит грим или свет. Судьба бездарностей – стать декорацией для одной из первых сцен увертюры. И даже это больше, чем никчёмные заслуживают.
Он приблизился, окинув взором деревья, мерно покачивающиеся в такт лёгким дуновением тёплого ветерка, несущего приятный запах большой войны, и прислушался.
Жалкие создания спорили, их голоса нарушали торжественный покой леса, разносясь во все стороны, мерзкие, примитивные, грубые. Главный – тот, что носил револьвер на поясе, что-то втолковывал писклявому рыхлому слуге, от которого во все стороны разило приятным ароматам ужаса. Время от времени пару слов произносил третий – коренастый здоровяк, на чьей грубо вылепленной физиономии отражалось не только кровное родство с трусом, но и полное отсутствие мыслей, чаяний и самого разума. Бессловесная скотинка, способная лишь подчиняться, сильная, но тупая даже по меркам этих жалких существ.
Наконец,
