Гаваль Сентрай-Потон-Батлео
«Двадцатое письмо сыну, о качествах и свойствах моих спутников»
Елена оперлась на заборчик и наблюдала за тем, как стараются починить карету. Точнее каретный мастер занимался починкой, а несколько плотников ему деятельно мешали, во всяком случае, так процесс выглядел со стороны. Транспортное средство казалось очень длинным и низко посаженным, как спортивный автомобиль, а общий силуэт больше напоминал что-то водоплавающее, нежели ездящее. Шайтан-арба весила, по крайней мере, тонну, скорее больше, и навевала бронетанковые ассоциации. Женщине было интересно, как устроена амортизация, поэтому Елена смотрела, игнорируя полные злобы, косые взгляды плотников, у которых не ладилось.
Конструкция была простой в замысле и невероятно замороченной по исполнению. Рама с центральным брусом и кузов представляли собой две автономные единицы, соединенные паутиной широких ремней. Таким образом, кузов болтался, словно колыбель на подвеске и, наверное, в пути пассажиров укачивало, как на корабле в шторм. А если какой-нибудь ремень рвался… что и произошло, судя по общей скособоченности сооружения, а также плебейской веревке, которая на время заменила испорченную деталь.
Каретник свирепел на глазах и все злобнее поглядывал в сторону непрошенной зрительницы, примериваясь, можно ли на ней сорваться. Женщина мрачно ему улыбалась, ожидая дальнейшего развития событий. Со стороны подошел Марьядек, в общем довольный жизнью, похожий на сторожевую свинью, дорвавшуюся до хозяйского стола.
— Дурни, — прокомментировал разворачивающийся хаос бывший актер характерных ролей.
Каретник разозлился еще сильнее, однако теперь ему улыбались сразу две неприятные личности.
— Я думала, запасные… — Елена умолкла на мгновение, подыскивая перевод для слова «запчасти». — Штуки везут с собой. Ремни особенные, где попало, не найти.
— Должны бы, — со знанием дела отозвался браконьер. — Но собирались наверняка второпях.
— Понятно, — качнула головой женщина. — Что-нибудь всегда забывается.
— Ага. И теперь кто-то получит по морде, по наглой лакейской морде! — предсказал будущее Марьядек, несколько громче нужного, так, чтобы пророчество достигло сторонних ушей.
Каретник посинел от сдерживаемой ярости, а Елена подумала, что давно пора изобрести амортизаторы и надо бы заняться этим на досуге. Выковать или отлить набор гибких пластин вероятнее всего не удастся, да и вес неподъемный. Но если собрать пакет досок, проклеенных роговыми пластинами, как у хорошего лука…
Но это как-нибудь потом, со временем, сейчас же она переключила внимание на иную задачу и спросила:
— Ты ведь здесь как свой?
— Ну… да, — осторожно согласился горец, затем решил на всякий случай сдать назад. — Ну, тут как глянуть, в общем, как-то оно так, но этакое разное…
— Не заливай, — строго поправила Елена. — Ты в каждом городишке свой своему.
— Не, ну так оно да, — продолжал вилять Марьядек. — Тут что ни деревня то совсем как у нас, только волоса в косы не плетут. Надо глупого не говорить, за своего сойдешь. Но чужак то все равно чужак. Так вот если бывает…
— Узнай для меня кое-что, — так же строго вымолвила Елена, пару мгновений подумала и добавила. — Пожалуйста.
— Чего надо то? — деловито уточнил браконьер широкого профиля.
— Вон тот дом, — повела бровью Елена, стараясь не пялиться на указанное здание слишком откровенно и прямо. Она хорошо помнила, что деревня может казаться вымершей, но ты и шагу без присмотра не сделаешь.
— А… и чего?
— Там девчонка живет.
Елена осеклась, поняв, что уже говорит с позиции тетки, умудренной опытом суровой жизни, хотя вряд ли между ней и сельской девушкой больше трех-четырех лет разницы. Накрепко решила, что вечером сядет с листом бумаги или хотя бы церой, дабы точно подсчитать нынешний возраст. И еще в приказном порядке следует назначить себе день рождения.
— Узнай…
Елена в нескольких фразах изложила суть вопроса. Марьядек подумал и вместо развернутого ответа молча кивнул. Дальше все начало происходить быстро и плотно — для завязки событий в подвеске кареты что-то громко хлопнуло, треснуло, и кузов ощутимо просел, накренившись, как лодка с пробоиной. Плотники, а также подоспевший кожевенных дел мастер всплеснули руками, разразились трагическими ремарками с видом свидетелей апокалипсиса. Затем на дороге показалось несколько всадников очень сурового, можно даже сказать свирепого вида, и каретник, завидев их, сменил цвет как хамелеон, от свекольного к белому. И наконец, к Елене подбежал мальчишка, коего женщина подкупила вчера.
— Он… там… пошел! — выпалил ребенок, переводя дыхание. Вытянул грязную ладошку с обломанными ногтями, замер как маленькая статуя в ожидании награды.
Елена, сообразно уговору, опустила в детскую руку восьмушку обрезанной монеты — немалое сокровище для села, живущего, по сути, натуральным хозяйством. Кивнула браконьеру, дескать, делай, как договорились, и пошла в сторону лагеря благородных господ.
— Че хотела? — спросил Марьядек у мальца, который пихал за щеку обрезок монеты, похожий на тыквенное семечко.
— Ы, — неопределенно сообщило грязное дите, и горец, признав справедливость ремарки, достал ржаной сухарик. Разломил черный брусочек, половинку дал сразу, вторую демонстративно покрутил. Поскольку странная рыжая баба не оговорила конспиративность, мальчишка тут же и совершенно честно сдал ее, подробно рассказав, как получил указание следить за сумасшедшим, который бродит словно дурачок, с копьем на плече. И если означенный дурачок пойдет к господскому лагерю, об этом следует тут же сообщить.
Марьядек честно отдал вторую половинку сухаря, и ребенок сбежал, радуясь невероятно успешной негоции. Горец посмотрел вслед Елене, которая размашисто шагала по хорошо натоптанной дороге, пробормотал себе под нос «допрыгаются, дурни, через господские заборы прыгаючи» и решил, что на этом углу больше делать нечего. Тем более, судя по всему, каретника сейчас будут, как минимум, словесно унижать, а возможно и охаживать плетьми.
Господский лагерь в приближении больше напоминал очень дорогой и по-дурацки организованный цирк, скрещенный с ярмаркой. В нем не было решительно ничего «военного», то есть того, что для Елены ассоциировалось с армией — ни порядка, ни дисциплины, ни хотя бы чего-то одинакового, уставного. Просто несколько десятков очень богатых мужчин остановились на одной локации, ранжируясь по запутанной совокупности родовитости, сюзеренно-вассальных отношений, личных амбиций и привилегий. Никому, разумеется, и в голову не пришло устанавливать какую-то схему общего расположения, границы укрепленного лагеря и так далее.
Лавируя меж суетящихся лакеев и пажей, которые носились с видом и деловитостью ужаленных в зад целым ульем пчел, Елена рассеянно улыбнулась, вспоминая, как еще пару недель назад считала «шатрами» все, что представляло собой кусок материи на палке. В реальности же общее семейство походного жилья делилось в первом приближении на две группы. То, что попроще, называлось «тент» — вертикально ориентированное, с круглым (реже овальным) основанием, на одном или двух шестах. Тенты предназначались для рядовой публики и служили аналогом обычной палатки, хотя могли достигать немалых размеров, укрывая десяток-другой человек со всем снаряжением. Более сложная, богатая конструкция именовалась «павильон», она строилась от двух опорных шестов и вытягивалась в длину.
В рамках базовой классификации предусматривались десятки разновидностей, от «тентелетов» — совсем крошечных палаток, зачастую из одной палки с куском материи для отражения тепла костра — до настоящих дворцов, которые могли быть сборно-деревянными, включали десятки помещений, обвешивались изнутри коврами, дорогой тафтой и гобеленами, а собирались-разбирались по нескольку дней, а то и недель. Лагерь дробился на микро-ареалы, каждый из них строился вокруг господского павильона, окруженного шатрами поменьше и тентами для прислуги. Обязательно имела место походная конюшня, зачастую более теплая, нежели палатка для людей, потому что если слуга помрет, то и бог с ним, на все воля Божья, а вот потерять коня — убыток и трагедия. Ну и, разумеется, флаги да прапоры в огромном ассортименте.
