А тут кругом – заснеженные ели и сосны, искрящиеся чистые сугробы, спокойствие и тишина, красота и покой отдыхающей природы! Поэтому когда Степан, затянув тихонько какую-то мелодию, довольно веселую, стал немного погонять лошадку, оглянувшись на меня, я только одобрительно кивнула в ответ, на что он решительно прибавил ходу и мы понеслись, да так, что дух захватывало!
И мне сразу вспомнились знаменитые слова Николая Васильевича Гоголя: "Какой русский не любит быстрой езды!" и его описание Руси-Тройки! Да и весь окружающий меня теперь мир и люди часто напоминали ожившие страницы книг Александра Пушкина, Николая Гоголя, Ивана Шмелева с его "Летом Господним" и других произведения классиков русской литературы. Все казалось идеальным, немного сказочным и спокойным, но вот дальнейшее зрелище меня опечалило и показало, что вокруг – не сказка, а реальная, хоть и прошлая жизнь!
Я прекрасно знала и о почти полном отсутствии официальной медицинской помощи – с болезнями обращались к местным травницам, ведуньям, смертность от болезней была очень высокой, о частом голоде в деревнях, когда раз в 10 лет вымирали целыми деревнями, о неграмотности основной массы крестьян, которую удалось исправить только в 20-е годы 20 века большими усилиями многочисленных работников ликбеза, о том, что крестьяне рождались и умирали в крепостном рабстве, отличаясь от негров только наличием собственного плохонького куска земли, с которого и прокормиться – то иной раз было невозможно!
Та же Екатерина Великая, которая хоть и состояла в переписке с французскими просветителями и которую некоторые считают "демократичной" правительницей, писала тогда: "Столь великая империя, как Россия, погибла бы, если бы в ней установлен был иной образ правления, чем деспотический, потому что только он один может с необходимой скоростью пособить в нуждах отдаленных губерний, всякая же иная форма парализует своей волокитой деятельность, дающую всему жизнь".
Даже о жизни крестьян мы почти не знаем подлинные, точные факты – мемуаров они не оставили, так как в 97 % были неграмотными, их жизнь передают достаточно условно только поздние фольклорные записи песен, былин, сказок, о ней мы узнаем только опосредовательно – через воспоминания их хозяев-помещиков, которые не всегда были правдивыми. Да и как написать в мемуарах о том, что прадед-помещик мог иметь гарем из 10–15 крестьянских девок, а тетушка с дядюшкой истязали своих крепостных, наказывая за любую провинность, запарывая людей до смерти, отдавали в солдаты, где их участь была еще тяжелее – их пропускали сквозь строй, наказывая шпицрутенами за малейшую провинность, вспомните тот же рассказ Льва Толстого "После бала" из школьной программы.
А уж что творили в семьях-рассказывать можно часами, жена полностью зависела от мужа не только у крестьян, но и у дворян. Даже знаменитый предок Пушкина, всем известный "Арап Петра Великого" Абрам Ганнибал, увидев рожденную его женой светлокожую и белокурую девочку, обвинил ту в измене, арестовал и держал в заключении 11 лет в ужасных условиях, "бил несчастную смертельными побоями необычно" и много лет держал её "под караулом" на грани смерти от голода, а сам женился второй раз на другой женщине. Так что "булкой хрустеть "я отнюдь не собиралась и реальности жизни тогдашнего времени отнюдь не идеализировала.
Дома в деревушке, куда мы так лихо домчались, стояли притихшими. Это были, как я поняла, те самые курные избы, которые довольно мрачно описал Александр Николаевич Радищев в своём "Путешествии из Петербурга в Москву". Крыши домиков были почти полностью засыпаны снегом с кое-где торчавшей из-под него соломой, окна, затянутые льдом, светились еле видными слабыми огоньками. На улице никого не было, наш приезд смутил обитателей деревушки, даже дворовые собачки попрятались и только слабо побрехивали из-за углов.
Да, людей, любящих причитать о прошлой счастливой "России, которую мы потеряли", я бы отправила на денек в такую деревушку, так как даже в самой захудалой современном поселке все уже живут в гораздо лучших условиях.
Чтобы попасть внутрь одной избы, мне пришлось подняться по деревянным ступеням простого крыльца, двускатная крыша которого поддерживалась столбами, врытыми в землю. Попав в холодные сени, мне пришлось сильно нагнуться, так как дверной проём из сеней в избу был небольшим, а порог высоким. На моё удивление, потолка в избе не оказалось, дым от печи сразу понимался к крыше. Унылые серые стены были без какого-либо декоративного покрытия, а в верхней части – чёрные от сажи.
Глаза мои сразу заслезились, я стала кашлять – топили-то по – черному, весь дым от печи шел в помещение, чтобы было теплее, да и запахи тел были соответствующими. Правда, когда топили печь, открывали дверь и небольшое окошко под потолком, чтобы дым выходил быстрей. Люди в это время или сидели на полу или выходили на улицу, чтобы дым не разъедал глаза. Но нередки были случаи, когда целые семьи угорали, задыхались от угарного газа, особенно ночью, когда дрова не успевали прогореть полностью или были сырыми. Преимущество топки по-чёрному в том, что малым количеством дров быстро протапливали помещение, а воздух становился жарким и сухим.
Домик был около 30 квадратных метров, таким образом, в нем жили 6 человек, не в тесноте, но и слишком шикарно. Спали не вповалку, дети на полатях – на деревянном настиле под потолком, хозяева на голбце около печи. Внутреннее убранство избы тоже особым роскошеством не выделялось. Каждая вещь была необходима в хозяйстве, а внутренняя площадь избы была строго поделена на зоны.
Например, правый от печки угол назывался "бабий кут" или "середа" (середина). Здесь командовала хозяйка, всё было приспособлено для приготовления пищи, здесь же стояла прялка. Обычно, это место было огорожено, отсюда и слово закуток, то есть, обособленное место. Мужчины сюда не входили.
Я рассматривала избу, чувствуя себя в очередной раз посетителем какого-то краеведческого музея, но для людей, в ней проживающей, она была их убежищем, центром жизни, которая в избе начиналась и в ней же заканчивалась. Несмотря на свою простоту, изба была многофункциональным жилищем, делилась на специальные зоны, каждая из которых имела свою функцию, закрепленную традицией и историей. Центральный, или "красный угол" избы, где сходились все стены, занимали иконы, которые единственные были украшены красивыми вышитыми полотенцами-"набожниками. В крестьянских семьях полотенца сопровождали человека всю жизнь – от рождения до смерти. Полотенцем утирались, в него заворачивали новорожденных и караваи хлеба, полотенцем соединяли руки молодоженов во время венчания и связывали руки и ноги усопшего. Полотенца обязательно вышивались, они непременно входили в приданное невесты и по их количеству и красоте оценивались ее качества мастерицы.
В смоленской народной вышивке обычно употребляли белый льняной холст, частично затканный красными полосами, который был ведущим цветом, а уж ему подчинялись желтый и синий. Вся вышивка строилась на контрасте цветов, других сочетаний почти не встречалось, но выглядело это очень красиво.
Вообще ткань была в основном льняная, ведь Смоленская губерния недаром считалась родиной льна. Кроме одежды, из льна делали масло, достаточно вкусное и полезное, а уж на нем – разные мази и настойки. Кстати, надо будет попробовать взять несколько полотенец на продажу или в подарки, такие вещи всегда в хозяйстве пригодятся.
Одежда крестьян отнюдь не была серой и некрасивой, напротив, многие наряды и сейчас вызвали бы интерес. Самой привлекательной была, конечно, одежда девушек, чьим традиционнымнарядом, получившей повсеместное распространение, был портяк или хвальбовник, когда на юбке делалось так называемое, "плиссе караваем", то есть складки заглаживались горячим хлебом вместо утюга. Такая плиссировка была очень красива, прочна, складки долго не заминаются и не расходятся, а при ходьбе юбка задорно покачивалась на бедрах женщины. Так и возникло название наряда – "хвальбовник" – то есть девушки похвалялись при ходьбе своей фигурой.
