и кашляю! Училась бы ты быстро, мы бы за год-два справились бы, а там жила нормально, без всех этих вечных мужиков левых, девчонок, фаллоимитаторов и прочих спонсоров секса.
Это двадцатилетней-то девчушке?
— Сирые мы и убогие, — бормотал я, гладя рыдающую девушку по голове, — и горести гложут нас многие…
Всплыло что-то из памяти. Чем-то всё, происходящее с нами, с неосапиантами, сильно напоминает мне жизнь молодого человека в 2010+ году того мира. Когда ты, молодой, пышущий здоровьем, исполненный надежд, внезапно превращаешься в растерянного щенка, стоящего посреди вихря зарождающегося капитализма. Нет работы, нет карьеры, нет норм. Люди, поглощенные интернетом, общаются с теми, с кем удобно, а это значит, что соседские и родственные социальные цепи, связывавшие их ранее — ослабли. Нет больше возможности устроиться по знакомству, нет ни одного шанса понять, кого завтра мир осыпет золотом, а чья профессия и годы практики отправятся в трубу. У тебя есть силы, но ты понятия не имеешь куда и как их приложить. Почти никто тогда не знал, как жить эту жизнь…
Тут? Почти тоже самое для нас, неосапиантов. Сила в наших телах определяет вектор или, по крайней мере, здорово его меняет, то вот на нечто совершенно неопределенное. И сидящая у меня на коленях бессмертная девочка, которая взрастила себя как компетентнейшего программиста, плачет от горя, узнав, что любимая бабушка хотела у неё это отнять. Всё отнять. Совсем всё. Просто решив за неё.
Ради какого-то абстрактного, несуществующего, бл*дского счастья. Которого, сука, просто не существует!
Но все, почему-то, в него верят. Это как религия, только без воображаемого друга, просто некое самоутешение до самой могилы. Только вот, товарищи, этой девочке могила не грозит. Она будет вечно юной, вечно красивой, просто… вечной. Ей не нужно переначинать.
— Она ничего плохого не хотела, — бормотал я, поглаживая плачущую девушку, — Просто ошиблась. Сильно ошиблась. Не со зла.
— Оши… оши-блась? — кажется, Янлинь не поверила тому, что услышала.
— Конечно, ошиблась, — я сделал свой тон слегка удивленным, — Ты разве еще не поняла? Твоя бабушка — человек, Янлинь. Настоящий человек с настоящим человеческим воспитанием. Понимаешь? Че-ло-век. А мы — уже чуть-чуть другие. Она жила в постоянном страхе, что вы с ней ошиблись, выбирая тебе такой… стиль жизни. Может, ночами не спала, думала о том, как ты без неё будешь жить. И вот, надумала… херню.
— Так разве… не важно… остаться… людьми? — прерывающимся голосом выдавила из себя девушка.
— А кто нам мешает? — философски вопросил я, — Но для этого вовсе не обязательно лишаться личности. Что ты, что Вероника, вы не можете умереть от старости, ну так и живите себе своим умом. Да, вам не повезло, вы одни из первых, но посмотри на неё — живет и радуется. Да и ты, насколько я знаю, не плачешь ночами в подушку…
— Плачу…, — сердито заявили мне куда-то в обильно смоченную слезами подмышку, — Я хочу…
— Хоти, — великодушно разрешил я, — Все хотят. Если хотят сильно — то начинают добиваться. Или учатся обходиться. Или живут, пока не захотят чего-то нового. Проблем, которые бы решались взрывом мозга — почти не существует. К тому же, Янлинь — этот вариант всегда у тебя с собой, так сказать… эй! За что?!
Меня двинули в солнечное сплетение. Крепко. А затем, подпрыгнув так, чтобы заехать крепким задом по моей беззащитной паховой области, двинули еще раз! Затем, пока в глазах у меня танцевали звездочки, слезли с колен, попытались придушить объятиями, поцеловали в щеку и убежали, оставив в недоумении.
Женщины…
Как всегда, ничего особо-то и не поняв, я принялся уныло листать свои учебники, размышляя, что буду делать на ужин. Правда, спустя час с небольшим оживший интерком, наперебой говоря двумя пьяными китайскими голосами, принялся невнятно объяснять мне некоторые вещи, что упорно ускользали от сознания.
Наверное потому, что китайского я не знал. Но всё равно был рад, что мир в семействе Цао вернулся на своё прежнее место. А может даже и стал лучше.
— Стой, сука!
— Х*й тебе!
— Стой, я сказал!
— Пошёл на х*й!
— Я ж догоню…, — пригрозил я, понимая, как тупо звучат мои слова для человека, медленно продавливающегося сквозь стену.
— Догонялка… хых… не выросла! — сообщили мне из другого конца квартиры, — Отвалите!
Я редко скучаю по прошлой жизни. Наверное потому, что не прикипел душой к смартфонам, не проникся всей этой электронной жизнью, но зато помнил еще натуральную еду, жесткую деревенскую куриную ногу, кислые яблоки и хлеб, вкусный хлеб, который становился черствым за полдня. Но было еще кое-что.
Никогда в первой жизни так часто не чувствовал себя полным дебилом!!
— Ну, сука, погоди…, — прошипел я, выдёргивая ногу из упругого вязкого нечто, когда-то бывшего самой обычной советской стеной с подранными прокуренными обоями. Через минуту оно снова ими станет, да, но пока сквозь стену можно пройти. Медленно и с натугой.
Именно так от меня и удирает этот козёл Ларимонов! И именно так он грабанул винно-водочный!!
Конечно, посторонний наблюдатель, посмотрев бы на эту «погоню» сквозь стены жилого дома, покрутил бы пальцем у виска, спросив: «Витя, ты шо, больной? На кой черт ты его сквозь стены преследуешь, когда мог бы превратиться в туман, выбить окно, а затем, опять-таки выбив окно в соседней квартире, взять медленно отлипающего от стены ханыгу тепленьким и беззащитным?»
А вот нельзя! Этот хитрый жук только убегал, причем аккуратно и шумно извиняясь на ходу перед ошалевшими хозяевами квартир, матерясь только на мои вопли, призывающие его сдаться. Начни я наносить моральный и материальный ущерб гражданам — потом бы по голове не погладили.
— Тысяча извинений, гражданка!
— Памагите! Милицияяяяяяя!
— Милиция там, сзади! Он вас слышит!
— Милицияяяяяяяя?! (в три раза громче)
— Молчи, женщина! — ору уже я на огромную, толстую, заспанную бабищу, явно входящую в раж по причине исчезающей в стене жопы алкаша.
Правда, попадаю в ловушку. Пока мое красивое молодое тело с трудом вдавливает себя в стену, на которой отвратительный облезлый и вонючий ковер, гражданка, тряся огромной грудью и животом, а также жировыми складками на пухлых руках, орёт благим матом за свою поруганную добродетель, выставляет претензии и даже пробует меня больно ущипнуть. У нее даже получается, когда я пропихиваю внутрь все
