и отставил тарелку. — Мне заниматься нужно, мам, я пойду почитаю.
— Ага, хорошо, — махнула рукой она, не отрываясь от телевизора. Рядом с ней стояла открытая бутылка сакэ. Опять пить начала, ну сколько можно.
Да чего я такой нежный стал, пусть бухает, мне-то что.
Я закрыл за собой дверь, сел на матрас и поджал ноги под себя. Ну и где ты?
Муза не появилась. Сама вызвала меня, а теперь прячется где-то. Да, домой я добирался не один, нас подвез Ичи, но сейчас же можно поговорить.
Но она не пришла.
Ну и черт с тобой, может, по своим делам отправилась. С ангелом там флиртует или гитару настраивает, чем ещё Муза может заниматься в свободное время…
Я положил руки на колени, выпрямил спину и закрыл глаза. Буду медитировать, мне сейчас это нужно как никогда.
В темноте ничего нет. Ничего, кроме кружащегося снега за окном.
Лишь покой, похожий на смерть.
Умиротворение.
Это важно, — принять для себя тщетность собственного существования. Каждый день может быть последним, ведь такие, как я не живут долго. И уж точно не умирают в своей кровати.
Я знал, где будет окончен мой путь. В камере смертников или на грязной улице, залитой красно-синим светом фонарей. Прошлый раз я продержался долго, непозволительно долго, учитывая мою профессию. Но у меня был контракт, у меня был фокус, я с ранних лет готовил себя к выживанию в чуждом мне человеческом мире. И у меня не было эмоций.
А теперь? Я слаб, я это понимаю.
Тело ни к черту, ему потребуется годы тренировок, чтобы прийти в форму. А я сомневаюсь, что эти годы переживу.
Фокуса нет.
Чувства постоянно мешают мне думать трезво.
Даже убивать я не хочу.
И ещё эти приступы.
Да что там говорить, меня загнали со всех сторон и будет только хуже. Чёрт, впервые я понял, какого это, ощущать подавленность. Настоящее уныние, упадок настроения, бессилие. Депрессия — это болезнь пустышек, а мне досталось тело одного из них.
Нет. Медитируй, — безмятежность и волнение, спокойствие и страсть, власть разума над телом.
Узри мир таким, как он есть, размышляй, изувечь дзен, изнасилуй его.
Передо мной возникла прерия, редкие пучки травы нервно колышутся от рваных порывов воздуха. За ней снежные пики массивных гор, на которых не может зародиться жизнь.
Я вижу распятого человека на вершине храма, его кровь стекает вниз по желобам пирамиды, прямо к плачущим ацтекским шаманам.
Я вижу Будду с гитарой, поля слез и море облаков.
Я вижу ряды людей в белых одеждах, они поднимают палец вверх, показывая на смеющегося демона Они в небе. Из его рта падают мертвые птицы, осыпая площади и минареты.
Черный град на белой пыли костей.
— Очнись, мать твою, малыш! Просыпайся!
Я открыл глаза, судорожно вдыхая воздух. Голова неимоверно кружилась, я вспотел, кислорода не хватало.
— Ты чуть не сдох! — с волнением выкрикнула Муза и зарядила пощечину. — Что с тобой⁈
Руки мелко дрожали, из носа опять пошла кровь. Я помотал головой, пытаясь прийти в себя.
— Муза, что происходит? — растерянно спросил я.
— Я боюсь предположить, дорогой… — ответила она. — Но мне кажется, что ты теряешь самообладание. Я думаю что… Стой.
Она замерла, прислушиваясь.
— В чем дело?
— Заткнись, — прервала она меня.
Потом переместилась к окну, внимательно выглядывая кого-то.
— Что-то не так. Собирайся, иди наружу, — приказала она. — Ты не чувствуешь?
Я принюхался, словно зверь. Чувствую. Хищник всегда знает, когда на него охотятся.
Я вытер кровь с лица, схватил висящую на стуле куртку, захватил танто и вышел за дверь.
— Ты куда? — спросила мама-сан удивленно.
— Воздухом подышать, — улыбнулся я. — Скоро вернусь.
Морозный воздух ударил в лицо, я спрятал мокрый лоб под меховым капюшоном и встал к перилам осматриваясь. Муза появилась рядом, озадаченно выискивая опасность.
Лучше бы я сидел дома.
Вот лучше бы не выходил…
Я выдохнул пар вместе с сигаретным дымом. Он растворился в белой пурге. Руки замерзли, посему я натянул перчатки.
Прислушался, пытаясь уловить хоть что-то в вое ветра. Где ты? Неужели Аоки все же решился и пришел погостить?
Не знаю, не знаю…
Скользя подошвами по наледи на ступенях, я спустился вниз, зашел за дом, оглядывая его со всех сторон. Во дворе горел только один фонарь, но и тот был лишним, — земля покрылась мелким снегом, видимость была отличная. Тот, кто выбрал эту ночь для охоты несомненно прогадал.
Стоп, а это что…
На углу дома я не мог не заметить две чернеющие точки на земле. Следы… Даже ребенок бы справился. Свежие, ведь метет так, что за несколько минут они уже покрылись бы порошей. Я склонился над находкой.
Подошва 41–42 примерно. В Японии даже стандарты размеров обуви другие, вот почему нужно так усложнять? Беговые кроссовки, не ботинки, и не кеды. Странно, кто выходит в снежную ночь в легкой спортивной обуви?
Сначала я услышал хруст за спиной. Характерный звук примятого снега. А потом проснулась Муза.
— Сзади! — резко выкрикнула она. — Нож!
На шею упал трос удавки, мгновенно затянулся, и если бы я не подставил руку под него, то все закончилось бы быстро. Но я успел.
В ухо кто-то горячо дышал, тщетно пережимая петлю и навалившись всем телом. Тяжелый…
Танто щелкнул, перерезая смертельный галстук, и я оттолкнулся от земли, скидывая нападавшего. Он этого никак не ожидал, коротко вскрикнул и неловко завалился набок.
Особо не раздумывая, я бросился на него сверху, воткнул нож в руку, чтобы знал, с кем связывается. Лезвие мягко вошло в куртку, он заорал, будто свинья и затрепыхался. Я прижал его коленом, свободной рукой стащил с головы шапку. Парень лет 20-ти, кривился на земле и старался вырваться, в глазах было лишь непонимание. Это не он, я сразу понял. Не Аоки, тот бы так не оплошал.
Я вцепился ему в горло, передавливая крик, и склонился.
— Кто ты такой? — прохрипел я.
Ответить он не успел, — вновь послышался хруст, быстро приближающийся спереди шаг. Я навскидку оценил ситуацию, — наверняка это тот, кого следы я нашел. Услышал крик и бежит на выручку напарнику. Из-под капюшона я не мог видеть его приближение, но это мне было и не нужно.
Я отпрянул назад как раз вовремя, увернувшись от удара
