Все же остальное время экипажам предлагалось обучаться воевать пешим по танковому. Это когда краскомы и красноармейцы выстраивались на своих двоих в квадрат, якобы отображая своё положение внутри Т-24, после чего десятки таких человеческих квадратиков начинали бегать по раскисшим весенним полям и дорогам, имитируя своё передвижение внутри танка по этим самым полям и дорогам.
Нет, какой-то определенный опыт это, естественно, давало. Люди притирались друг к другу, нижестоящие командиры начинали понимать какой именно команды следует ждать от своих непосредственных командиров в той или иной ситуации. И вообще, физкультура на свежем воздухе являлась делом полезным. Если бы ещё этим всерьез занимались. Но откровенная человеческая лень и, только не смеяться, сбережение ресурса обуви личного состава, диктовали иные реалии армейской жизни. А еще его «обрадовали» циркулирующими в дивизии слухами о том, что все танки типа Т-24 вскоре постигнет судьба тех же Т-18, к которым уже невозможно было достать новых запчастей заводского производства. Увы, но двигатели типа М-6Т, что ставили в Т-24, уже полтора года как совершенно перестали производить по причине полного сворачивания производства их авиационных предшественников. Как результат — большинство машин могли «похвастать» наличием в моторном отсеке движка переделанного в танковый из списанного авиационного М-6[2]. Со всеми вытекающими отсюда проблемами, в том числе связанными с остаточным ресурсом агрегата. Пусть их все и капиталили при «перековке» в эрзац-танковый, новыми они уж точно не являлись и оттого постоянно демонстрировали свой строптивый норов. Да и запасных моторов на замену вышедшим из строя не имелось совершенно, что могло только удручать.
Увы, но примерно схожая картина складывалась и в полках вооруженных Т-26. Пусть ситуация с запчастями и двигателями у них была на несколько порядков проще, что ленинградский, что харьковский, производители продолжали свою практически преступную практику выпуска бракованных КПП и бортовых редукторов. В Сталинграде же вовсе до сих пор не смогли наладить серийный выпуск танков, выдав за последние 2 года едва полтора десятка машин, так и не принятых РККА в силу наличия огромного количества дефектов. Зная же не понаслышке, с какими откровенными дефектами и недоработками отгружал танки ленинградский завод №174, Геркан даже думать не хотел, какое же ржавое ведро с болтами выходило из-под рук сталинградских танкостроителей. Зато, на удивление, с легким Т-27 всё было отлично. Эта временная машина вышла дюже удачной, самим фактом своего существования подтвердив поговорку, что нет ничего более постоянного, чем временное. Они, и ломались куда реже, и с ремонтом особых проблем не возникало, и производимого для них пушечного танкового вооружения вполне хватало на все выходящие из заводских ворот экземпляры. Потому их, наверное, вопреки всем прежним планам, и продолжали клепать не менее чем по сотне штук ежемесячно, дабы хоть чем-то закрывать имеющиеся пробелы. Более того, точно такое же вооружение начали устанавливать и на Т-26, обозвав такие танки «истребителями». Что свидетельствовало лишь об одном — если с выделкой 45-мм пушек, наконец, разрешились все былые проблемы, то с 76-мм орудиями, даже полковыми, дела обстоят всё так же печально.
Тут следовало отметить, что мысли Александра имели ну очень правильное направление течения. С изготовлением орудий от 76-мм и более в стране наблюдалась настоящая катастрофа. И чем о большем калибре шла речь, тем всё обстояло хуже и хуже. К примеру, производство новых дивизионных 122-мм и 152-мм гаубиц в 1935 году обещало быть выполнено лишь на 10% от намеченного. С корпусными пушками и орудиями большей мощности ситуация обстояла еще хуже — 6% и 4% соответственно. Снарядов же крупных калибров промышленность не собиралась дать вовсе ни одной штуки, поскольку их изготовление являлось совершенно нерентабельным для заводов, отчего соответствующие запросы наркомата обороны совершенно игнорировались директорами предприятий. Впрочем, как и производство 45-мм и 76-мм унитаров, которых хоть и собирались выдать аж в объеме 25% от намеченного военными плана, вряд ли могли быть пропущены армейскими приемщиками в полном объеме. Ведь та же самая беда, что некогда творилась с производством брони на Ижорском заводе, уже который год кряду с головой захлестывала производителей артиллерийских боеприпасов. Технологических карт производства у них не было, хоть какая-то проверка осуществлялась хорошо если хотя бы мастерами цеха на бегу, заливали в снаряды взрывчатку вообще на глаз, отчего их вес даже в одной партии постоянно гулял туда-сюда, тем самым напрямую влияя на точность ведения стрельбы. Да и с химическим составом, как самой взрывчатки, так и пороховых зарядов не редко «химичили», отчего ежегодно выходили из строя до сотни орудий после того как в стволе или каморе разрывался очередной «дефектный сюрприз от промышленников». Дело дошло до того, что по окончании проверки всех партий выпущенных в 1930–1934 годах снарядов лишь 54% оных были признаны пригодными к использованию. Причем, на удивление, из всех ответственных за сие непотребство персон пока был осужден лишь один Владимир Михайлович Беринг — главный конструктор завода №8, что и дал стране те самые 76-мм зенитные и 45-мм противотанковые пушки, с которыми как раз имелось менее всего проблем. В общем, всё это «пахло» очень подозрительно и дурно!
Вот примерно такие мысли, как и многие другие, крутились в голове Геркана, когда он направлялся на очередную встречу со Сталиным. Благо ни специально напрашиваться на таковую встречу, ни внезапно срываться по неожиданному вызову главы государства, ему не пришлось. Так что, какое-никакое инкогнито оказалось соблюдено. Его, как и ещё 1076 прочих весенних выпускников этого года всех военных академий страны, пригласили на очередной майский праздничный прием в Кремль. Правда, на сей раз не на завтрак, а на ужин. И уже на ужине неразговорчивый человек в штатском передал ему в руки записку с предложением переговорить и подписью «И. Сталин».
Здесь, наверное, следовало слегка задержаться на описании праздничного приема, поскольку он стал самой настоящей лакмусовой бумажкой, отражающей те изменения, что произошли на внутренней политической кухне страны за последние полгода. Так с былыми «ворошиловскими завтраками» было покончено раз и навсегда, когда внутренняя охрана Кремля перешла-таки в руки НКВД, отчего Климент Ефремович своей волей более не имел права как-либо распоряжаться на его территории. Отныне любое массовое мероприятие в том же Большом Кремлевском Дворце приходилось согласовывать аж через Политбюро ЦК ВКП(б). Да и вообще все «лишние» организации, квартировавшие в Кремле чуть ли не с 1918 года, были попрошены на выход в целях усиления безопасности партийной и правительственной верхушек. И сами именные приглашения отныне рассылались участникам будущего застолья от лица партии и правительства, тем самым сразу демонстрируя «академикам»[3], кто о них помнит и заботится в меру сил и возможностей. Отчего и многочисленные громкие овации отныне доставались Сталину с Молотовым, а не тому же Ворошилову, что отныне находился в толпе встречающих.
В общем, все, кому это было необходимо увидеть, становились свидетелями начала активного смещения центра реальной силы от «армейских группировок» в сторону партийцев опирающихся на чекистов, пусть даже в стане двух последних ныне велась неслабая такая чистка, задевшая даже Авеля Сафроновича Енукидзе, прежде считавшегося вовсе неприкасаемым из-за давней дружбы со Сталиным. Никто в стране этого пока не знал, за исключением одного пронырливого краскома, но жить Енукидзе, как и многим другим «старым большевикам» оставалось лишь до конца 1937 года, пока он не будет осужден и после расстрелян, в качестве соучастника «военно-фашистского заговора в РККА». И на этом Геркан тоже решил слегка сыграть в свою пользу, дабы ускорить падение Тухачевского. Слишком уж удачно он сам и его супруга то и дело сталкивались с одной сотрудницей из аппарата Енукидзе, чтобы не воспользоваться этим фактом в свою пользу. Естественно, при расставлении правильных акцентов.
