— Я вижу от кого у него такой настрой по отношению к общественной жизни. Сам волк-одиночка и других сбиваешь с пути. Ему надо обзаводиться друзьями и единомышленниками, чтобы те оказывали ему помощь в его деятельности и в отдыхе тоже. А он сидит бирюком в своей лаборатории, и это ненормально и вредно., сурово отчитал меня генсек.
— Да уж что хорошего? Сам постоянно его ругаю, при каждой встрече. Но без его научных работ и отработки нового техпроцесса литографии — на нашем предприятии не смогут производить усовершенствованную модель микропроцессора, а это сердце той персональной вычислительной системы, которую станем демонстрировать. Мы с ним находимся на своём научном фронте и должны идти вперёд как можно скорее. — отпарировал его слова.
— Ну вот, ведь. Ему слово, а он два в ответ. Что за привычка старшим перечить?! Я твоему соседу сам лично вручу комсомольский билет, здесь же перед показом! А если он успешно завершит работу по научной тематике, то представим её на соискание премии ЦК ВЛКСМ. И на этом закончили препирательство. Позор! Молодой подающий надежды учёный, и не комсомолец! Чтобы я больше не слышал об этом, — и добавил с угрозой в голосе. — А если заикнёшься ещё хоть разок, то тебе я вручу партбилет. И никуда от этого не денешься. Тоже мне моду завели — старшим перечить!
Я почувствовал, что сильно перегнул палку, и решил сбавить обороты. Незачем по мелочам ругаться. Затем дождался пока собеседник продолжит. — В чём-то ты, возможно, прав. Но не распускай язык и не лезь на рожон. Не только за океаном у тебя враги имеются. Знаешь сколько их здесь окопалось? Приходится постоянно балансировать, в поисках согласованного решения. Одним повторением тридцать седьмого проблему не решить. Тогда пытались, но лекарство оказалось не лучше недуга, и повторение никому не понравится, — нахмурив лоб произнёс Брежнев.
— Не стану спорить с фактами, но мне известно высказывание одного ненавистника СССР, что утверждает: «Если ваша элита хранит деньги в наших банках, то она уже не ваша, а наша элита». А большая часть нашей номенклатуры только и мечтает, как поместить свои капиталы в их банки и завладеть реальной, непреходящей властью, даруемой очень большими деньгами. Вспомните сколько было таких случаев, что продавали страну за стопку зелёных бумажек. Знаете ли слышал, такой анекдот: Что вы призываете членов ЦК КПСС на пленуме «У нас всё есть, пора бы подумать о людях!» — а они бойко подхватывают: — «Правильно! Нам бы каждому душ по двести-триста!» — и после краткой паузы продолжил. — К сожалению, такое можно сказать про достаточно большую часть нашей партийной и советской номенклатуры. После пятьдесят третьего и выхода манифеста о вольности дворянской, они вошли во вкус такой жизни. Я прекрасно понимаю, что резким рывком их в стойло не загнать: просто растопчут.
Леонид Ильич посмотрел серьёзно и не торопясь произнёс, — Раз уж пошёл такой откровенный разговор, то отвечу начистоту. Реку, вышедшую из берегов, не повернуть вспять одним лишь дуновением тридцать седьмого. И пытаться не стоит, тут ты тоже прав. Приходится осторожно преобразовывать систему управления народным хозяйством. Возможно, что ОГАС также поможет в этом, но это очень дальняя перспектива.
— Я бы наверно всех загнал на Колыму, приносить реальную пользу стране. Однако сам понимаю, что в теперешнем виде управление страной просто рухнет. Есть среди них нормальные хозяйственники с огромным опытом работы, наверно даже приносящие пользу на своём посту. И помню, как товарищ Сталин ответил Константину Федину: «Других писателей у нас для вас нет»!
— Хорошо, что это понимаешь. Действительно, других управленцев у нас сейчас нет. С этим приходится считаться. И одним пожеланием не изменить текущей ситуации. Приходит молодой, талантливый руководитель, и через некоторое время становится точно таким же. — пожаловался на объективную реальность товарищ Брежнев.
— Так система удельных княжеств к тому подталкивает, и распределение дефицитных ресурсов по принципу: ты мне, а я тебе. Это маленькая человеческая слабость — стать вершителем судеб, пусть и крошечным. Насладиться дарованной ему властью. Эти человеческие слабости недоступны вычислительным системам, во всяком случае пока. Нужно заменять руководителей электронными схемами, оставив лишь самый минимум человеческого вмешательства. Другого мне в голову не приходит, что не смогло бы принести побочного вреда. Не разбираюсь я во всяких тайнах Мадридского двора, а вот в системах с обратной связью наоборот разбираюсь, и в принципах их саморегулирования.
Леонид Ильич улыбнулся и пооткровенничал, — А ведь знаешь, сперва я сильно осерчал и решил примерно наказать, всем прочим для острастки. Лишь затем поостыл. Слишком ты прямолинеен для нахождения во власти, к тому же совсем не стремишься. Наверное, это и ценно, нет в тебе подхалимажа и лизоблюдства. Думаешь мне приятно общаться с такими? Я же их насквозь вижу. А тебя вот очень хвалит товарищ Хонеккер, весьма положительно характеризует. Отметил твой большой вклад в развитие германо-советских отношений. И с этим не проспоришь, мне делали подборку по данному вопросу.
— Да ничего особенного я не сделал, Леонид Ильич. Просто искренне интересовался жизнью народа и старался понять интересы и мечты. Стремился организовать и укрепить наше сотрудничество во многих сферах деятельности. У нашего народа есть свои сильные черты, а у них другие. И правильно соединив положительные качества наших народов можно добиться отличных результатов в сотрудничестве. Этим я старался заниматься во время пребывания в ГДР. У них есть подготовленные кадры для скорейшего развёртывания производства вычислительной техники, а моей целью является скорейшее появление персональных вычислительных устройств на столах учёных и инженеров, а также в кабинетах информатики наших школ. Дети легко осваивают такую технику и на производство придут подготовленные кадры для широкого использования там вычислительной техники. За этим будущее, и нельзя упустить момент, когда мы можем вырваться далеко вперёд других развитых стран. Я говорил об этом же на международном конгрессе учёных. Здесь очень важна массовость специалистов, имеющих качественное образование в данной области.
— А знаешь, ты меня почти убедил. — несколько удивлённо произнёс Леонид Ильич, — Я не люблю спешки и необдуманных решений, но твой пыл и напористость могут убеждать. Наверное, товарищ Хонеккер тоже попал под такое же влияние. Это неплохо, так как нам необходимо расширять взаимодействие со странами СЭВ, и предложенная тобой область кажется довольно перспективной, — с улыбкой произнёс Леонид Ильич, — И не скрою, порадовал меня. Порадовал за нашу систему образования. Я читал отзывы о твоей речи на конгрессе, в том числе из западных стран. Ты их сильно задел своими мирными инициативами, но отрицать глубины твоих познаний не решились. И оспорить приведённые тобой доказательства пока что не смогли. А если учесть, что выступавшему всего три года — это их полностью добило. И твою фразу «Устами младенца глаголет истина» подхватили участники антивоенного движения во всём мире. Мне подобрали и представили ряд фотографий с такими плакатами.
— Ничего особенного я не сказал в той речи, многим учёным и философам это давно известно. Я лишь собрал воедино и высказал с международной трибуны свою озабоченность судьбами нашего мира, всей нашей такой хрупкой планеты Земля. — поспешил поскромничать в ответ на явную похвалу.
— Ну хорошо, скромность положительная черта. Пили, ели, веселились; подсчитали — прослезились — перешёл к серьёзному тону генеральный секретарь, — А теперь вместе подумаем, что делать с этими твоими заявлениями на Конгрессе учёных. Как-никак, а подразумевалась речь от лица делегации советских учёных, и лишь в нарушении признанной традиции — слово предоставили самому младшему участнику конгресса, ознаменовав огромную важность освоения термоядерной энергии для будущих поколений. Им предстоит жить в следующем тысячелетии и пользоваться плодами вашей работы. Со мной согласовали этот очевидный намёк всему миру. И официальный текст речи был безупречно выверен, а ты взял и всё вывернул наизнанку. За такое можно и партбилет на стол положить! — грозно произнёс хозяин, а я сжался, приняв виновный вид, и изобразил полнейшее раскаяние, которого на самом деле не испытывал.
