— Господин полковник фон Штоквиш посоветовал обратиться к тебе с моей просьбой. Сергей Николаевич считает, что только ты сможешь мне помочь, уважаемый Худайкули [9].
Туркмен уставился на Корнилова остолбеневшими глазами, а потом захохотал, причём весело и задорно.
— Сам господин полковник сказал, что уважаемый Худайкули сможет помочь тебе, господин капитан, — сквозь смех с трудом проговорил он.
— Господин полковник называл тебя отпетым контрабандистом, Худайкули, по которому виселица плачет. Уважаемым тебя назвал я, немного узнав о твоей судьбе, — спокойным тоном ответил капитан.
Туркмен, резко прекратив смеяться, вскочил на ноги, склонив голову, произнёс:
— Прошу пройти под навес, господин капитан. Я готов выслушать вашу просьбу. Эсен, замени меня.
Это продавец-контрабандист произнёс уже в глубину навеса, который примыкал к какому-то глинобитному зданию, которые были разбросаны на центральной площади кишлака Патта-Гиссаре, где чуть ли не каждый день образовывался стихийный рынок.
Из открывшейся двери выскочил молодой, загорелый до черноты парнишка лет четырнадцати-шестнадцати. Худайкули же, указав рукой на открытую дверь, дождавшись, когда капитан Корнилов войдёт в неё, оглянувшись по сторонам, нырнул следом.
— И так я вас слушаю, господин капитан, — напряжённо произнёс контрабандист, глядя на Корнилова, который с любопытством рассматривал помещение, оказавшееся и складом, и домом одновременно.
— Мне необходимо сходить к крепости Дейдади. Ты лучший контрабандист в Патта-Гиссаре. У тебя родственники на той стороне и ты очень не любишь афганцев с англичанами. Именно поэтому ты можешь мне помочь, — произнёс Лавр, смотря прямо в глаза туркмену.
— Ты прав, господин. Мне не за что любить афганцев, которые, устроив резню в Сиягырте больше двадцати лет назад, убили моего отца и мать, старших сестёр увели неизвестно куда, я же с младшим братом спасся чудом. Нас спрятали родственники. Вот из-за этих родственников я тебе помогать и не буду. Если тебя схватят, казнят не только тебя и меня, но и всех моих родственников, которые живут в Мазари-Шарифе, — туркмен закончил фразу и с вызовом посмотрел на Корнилова. — Благодаря моей торговле по обе стороны реки, они живут достойно. Этим я отдаю свою благодарность за свою спасённую жизнь и жизнь брата.
— Я понял тебя, Худайкули. Но давай ты не будешь давать окончательный ответ сейчас. Сегодня вечером я ещё раз приду говорить с тобой, и там ты скажешь своё последнее слово. Хорошо?
— Хорошо, господин капитан. Куда же деться бедному торговцу⁈ Если только вернуться в Мазари-Шариф!
* * *
— Здравствуй, Худайкули, ещё раз. Мир твоему дому. Я пришёл за окончательным твоим ответом, — произнёс на тюркском Корнилов, глядя в расширенные от удивления глаза контрабандиста.
В мохнатой, черной папахе, длинном, стёганом халате, шароварах и сапогах капитан совершенно не походил на самого себя утреннего, одетого в форму офицера Генерального штаба. Сейчас перед Худайкули стоял настоящий тюрок, который к тому же говорил по-туркменски с небольшим акцентом, выдававшим, что он не памирец, а, вернее всего, текинец. Но представить себе, что этот невзрачный тюрок — русский офицер Генерального штаба⁈ Такое афганцам в голову точно не придёт.
— Разреши ещё вопрос, таксыр [10]? — туркмен почтительно склонил голову.
— Задавай.
— Зачем вам так нужна эта крепость. Вы собираетесь завоевать Афганистан или Индию?
— Нет, Худайкули. Мы собираемся отстоять Памир и защитить его жителей. Расспросных сведений о крепости Дейдади у нас имеется достаточно, но все они ненадежны, сбивчивы и часто противоречивы. Мы до сих пор не знаем, к какому типу крепости она относится. Азиатская Кала, или же крепость, построенная по правилам европейского инженерного искусства⁈ Узнав эти сведения, мы сможем ответить на вопрос, какие военные силы нам необходимо держать здесь для обороны границы, — Корнилов снял с головы папаху, и почесал выбритую до синевы голову, которую ещё утром украшала причёска. — Чешется, зараза.
Нахлобучив папаху на голову, капитан достал из-за пояса два золотых червонца.
— Это плата за твоё сопровождение до крепости и обратно. Так же могу обещать тебе, что не дам захватить себя афганцам в плен. Последнюю пулю пущу себе в голову. Поэтому никто не сможет связать меня с русской армией. Согласен на таких условиях выполнить мою просьбу? — Корнилов вытянул руку с лежащими на ладони двумя золотыми кругляшами.
— Если вы русские дадите добро и поможете переправить моего брата и родственников из Мазари-Шарифа через Аму-Дарью и позволите им поселиться здесь, то согласен. И ещё, таксыр, возьми потом меня к себе на службу. Я чувствую, что ты, уллу бояр [11]. И я хочу быть рядом с тобой.
— Бисми Ллахи р-рахмани р-рахим [12], да будет так.
* * *
Да, та экспедиция несколько раз чуть не стоила Корнилову головы. Первый раз при переправе через Аму-Дарью с помощью плота из надутых козьих бурдюков. Ночью, когда не видно не зги, сверху противный, моросящий дождь, снизу мутная и холодная река. Всё-таки январь месяц. Температура воздуха вряд ли больше плюс пяти. Вместо нормального весла, какой-то огрызок доски, а плот под твоим весом и напарника готов расползтись в разные стороны. Особенно страшно было за фотоаппарат, который капитан прихватил с собой. И, конечно же, за плёнки к нему.
В 1898 году компания «Kodak» выпустила на рынок складной, можно сказать, карманный широкоплёночный фотоаппарат «Folding Pocket Kodak Camera». Этот фотоаппарат позволял получать негатив формата шесть на девять сантиметров, если использовать метрическую систему, и был очень удобен для скрытого фотографирования. Корнилов эту игрушку перед самым отъездом в Туркестан приобрёл в столичном фирменном магазине «Истмен Кодак», получив за это «внушение» от жены.
У него уже был фотоаппарат Брауни с запасом плёнок. И стоил тот два рубля, а пленка тридцать копеек. А вот новый «Кодак» стоил уже двенадцать рублей, а пленки по рублю. Для денежного содержания капитана и его семьи достаточно накладно. Да ещё перед переездом. Но… Не смог Лавр удержаться от такой покупки.
В общем, кое-как переправились, и до утра в обход пограничных постов Худайкули вывел Корнилова к Мазари-Шарифу к дому родственников. Дальше уже передвигались на лошадях втроём. К Худайкули присоединился его младший брат, которого обрадовала новость о возможности перебраться к русским.
Родственники братьев в виде дяди, его жены, трёх дочерей и трёх сыновей также выразили согласие на переезд. Беспокоился отец за дочерей, на которых начали засматриваться парни. И если от соплеменников сестёр могли защитить старшие братья, то от афганских военных никакой защиты не было.
Ехали под видом нукеров из состава туркменской иррегулярной кавалерии, состоящей на службе у афганского эмира. Из вооружения шашки, нож-бичак и кавалерийский карабин Бердана. Всё это нашлось у Худайкули, а у Корнилова зародилась мысль, что не только контрабандой промышляли братья. Вернее всего, и на дорогах разбойничали. Во всяком случае, к крепости тройка всадников ехала, не скрываясь по дороге.
Вот и мост перед крепостью, который охраняют афганские солдаты. Один из них задал вопрос на пушту, делая пикой знак остановиться. Худайкули, ехавший впереди, что-то ответил, и афганец освободил проход.
Цокот копыт по деревянному настилу и вот она цель похода — крепость. Корнилов подъехал к Худайкули и спросил:
— Что у тебя спрашивал сарбоз? А то мы далеко были, да и его пушту не совсем разобрал.
— Спросил, не назначены ли мы в караул и отчего так поздно едем на службу.
— И что ты ответил?
— Когда назначили, тогда и едем И не ему спрашивать, чем занимаются нукеры Великого Абдурахмана, — улыбаясь, ответил проводник.
