— Что с моим хозяйством будет? — вышел вперед уже знакомый мне Петро, который указал дорогу к дому главы. — У меня оно самое справное. Я ж теперича кулаком считаюсь! Рази ж это справедливо, если у меня все отымут? Я пот и кровь из года в год проливал, над всем трудился и что? Теперича все отдать⁈
— И правильно! — раздался выкрик из толпы. — Жируешь, пока мы голодаем — так и поделом тебе!
Тот зло зыркнул в толпу, но все же снова повернулся ко мне, ожидая ответа.
— Придется отдать, — признал я. Народ тут же довольно заголосил и заулюлюкал. Не любят тут Самойлова. — НО! — попытался я перекричать толпу, народ постепенно утих и я продолжил, — ты можешь сам все сдать в колхоз. И возглавить его…
— Да пошел он на х.! — снова злой выкрик из толпы.
— Цыц! — гаркнул глава, и люди притихли.
— Возглавить, — продолжил я, — и тогда отделаешься малыми потерями.
Ну, я так видел и надеялся на это. А уж как в итоге получится — лишь время покажет. Петро замолчал и, сверкнув недовольно глазами, скрылся в толпе. После него пошли иные вопросы. Кто будет заниматься «отъемом» и «правильным разделением» средств. Когда начнется коллективизация. Что конкретно стоит ожидать. И тому подобное. Даже вышла старушка и спросила — будет ли восстановлена церковь. Вообще не по теме, но этот вопрос, оказалось, волновал многих крестьян, особенно тех, кто постарше. На что мог, ответил, а когда не знал ответа — честно признавался в этом.
Разошлись люди только часа через два, взбудораженные и во многом ошеломленные. В конце я попытался сам задать вопросы, как и хотел изначально. А то получилось, что это я отвечал на их вопросы, а не они на мои. Переживали в основном люди о том, как состоится посевная. Сеять не на чем, а иногда и откровенно нечего. Поделились малым количеством скота. В том числе и кур. Про коров и коней вообще молчу — тут каждый жаловался, что нет их, а хотелось бы. Про малое количество инструмента местный кузнец напомнил. И железа нет, чтобы его справить. Короче, по итогу выходило — ничего нет, все надо. Уж не знаю, насколько это так. Вроде когда шел, мычание коров мне не померещилось. Слышал про крестьянскую прижимистость, так что может и приуменьшают. Но когда шел от поезда по деревне и правда скота почти не видел. Может быть и так, что правда все. Каждый ответ я записал, после чего распрощался с Алексеем Ивановичем и отправился на станцию. По плану мне предстояло в течение недели проехать минимум по двадцати деревням и селам. Это по два-три села в день. Успею ли?
Не успел. Моя «командировка» растянулась почти на две недели.
В разных местах меня встречали, как бы банально это ни звучало, по-разному. В одном селе так чуть собак не натравили, подумав, что я из соседней деревни и вынюхиваю что-то. Хорошо, вовремя разобрались. А с той деревней у села шла вялотекущая война за луга, где траву для скотины косят. Но где бы я ни был, в целом жалобы были одни и те же: мужиков мало, скота нет или почти нет, зерна для посевной мизер. Было и еще одно отличие — нашлись «кулаки», которые хотели бы сами создать колхоз, в отличие от Петро, но боялись, как бы их в чем не обвинили. В укрывательстве имущества или еще чего.
Возвращался домой я загруженный новыми впечатлениями и информацией. Далеко не самой радужной. Да и люди на селе — сплошь худоба, да усталые и мрачные лица. И вот от них товарищ Сталин требует подвига? Так ведь уже то, как они живут — подвиг. Точно нужно его идею упорядочить в рамках законодательства, а то из-за озлобленности и неграмотности перегибы на местах неизбежны. До сих пор вспоминаю выкрики из толпы, как люди хотели кулака чуть ли не прямо сейчас, при мне, раскулачивать. А войдут во вкус — так и понесется.
Вернувшись, первым делом схватил Люду в охапку и потащил ее на прогулку. И соскучился, и отвлечься хотелось. И уже после стал составлять отчет для Иосифа Виссарионовича. Савинков явился уже на следующий день после моего появления в университете — не иначе у него там соглядатай есть. Или из деканата позвонили, если он там такую просьбу оставлял.
Передав ему отчет о своей поездке со всеми впечатлениями и своими мыслями, я вернулся к работе над законами для коллективизации. Но с учетом полученного опыта многое пришлось редактировать. Не все нюансы деревенской жизни учел. Мало что учел, если честно. Не знал я, как в селах живут.
Незаметно наступил апрель. Становилось все теплее, зима все больше отступала. По ночам еще подмораживало, но днем уже была плюсовая температура. Это повышало настроение.
Словно намереваясь испортить его, начался очередной Пленум, на котором был снят с должности товарищ Бухарин. До этого он занимался газетой «Правда» (даже удивительно, как я смог ездить по селам от их имени) да был генеральным секретарем Коминтерна. Теперь — все. «Съел» его товарищ Сталин.
Про меня на какое-то время будто забыли, но это было не так. К концу Пленума ко мне снова заявился Савинков — товарищ Сталин ждал меня у себя. Собрав все материалы по коллективизации, плюс — дополнения в трудовой кодекс по «седьмому часу», я отправился в Кремль.
Иосиф Виссарионович выглядел довольным. Еще бы! Избавился от еще одного соперника на политической арене.
— Ну как, товарищ Огнев, ваша поездка? — с улыбкой спросил он меня.
— Продуктивно, но печально, — вздохнул я и передал генсеку бумаги.
— Вот как? — вроде как удивился Сталин, после чего придвинул бумаги к себе.
Дополнения к трудовому кодексу он прочитал и удовлетворенно отодвинул на край стола. А вот мои заметки по командировке изучил более внимательно. После чего задал неожиданный вопрос:
— Товарищ Огнев, а почему вы еще не состоите в партии?
Глава 7
Апрель 1929 года
Вопрос товарища Сталина стал для меня столь неожиданным, что я не сразу нашелся с ответом. Тот меня не торопил, но и риторическим его вопрос не был, надо было что-то сказать.
— Так мне только в этом году восемнадцать исполняется. Не рано ли? — наконец вымолвил я.
И ведь действительно, хоть я и думал вступать в партию, но уж никак не раньше своего совершеннолетия. В этом времени это понятие было довольно размыто. Еще буквально до революции вполне себе венчали с шестнадцати лет, считая человека вполне созревшим для брака. Хотя и полноценно взрослым такого парня еще не считали. Понятие «мужчина» здесь еще осталось. А оно включает в себя два слова: муж и чин. То есть, человек, достигший какой-то весомой должности, а не безработный или висящий на шее у родни. Я же еще и не женился, и должности какой-то не имел. Потому и относились ко мне больше как к подростку, слегка снисходительно. Но это те, кто постарше и со мной незнаком. Однако революция многое поменяла. В частности — отношение к «чину». Были мальчишки моего возраста, которые в гражданскую войну подразделениями командовали. И ничего, их вполне слушались и подчинялись, несмотря на года. Но сравнивать себя с ними я даже не думал. Да и осталось еще из прошлой жизни понятие, что совершеннолетним мужчиной я стану в восемнадцать лет. И до этого срока о партии даже не мечтал.
— Разве у нас есть закон, ограничивающий вступление в партию по возрасту? — подколол меня Иосиф Виссарионович.
Я на это промолчал.
— В партию вступают по поручительству трех действующих членов либо, если есть стаж работы в ВЛКСМ, — продолжил товарищ Сталин. — Есть мнение, что вы обладаете и тем и другим. Поэтому не вижу препятствий. Или вы желаете остаться беспартийным?
И никакого осуждения или угрозы я в этом вопросе не заметил. Иосифу Виссарионовичу просто было интересно, хочу ли я в партию или нет. Во всяком случае, мне так показалось. За несколько встреч уже успел немного изучить его мимику и интонации в голосе.
— Нет, я собираюсь вступить в партию.
Удовлетворившись моим ответом, товарищ Сталин все же перешел к моим наметкам по коллективизации.
— Значит, крестьяне по вашему мнению не смогут в ближайшее время повысить свою производительность?
