каждого помещика «милые забавы» в отношении лишь частично зависимых крестьян — вещь незаконная. Но… а кто судить и наказывать-то будет?
Правильно: такие же дворяне.
Жалобщику в лучшем случае дадут в зубы, а то и арестуют за клевету в адрес благородного. Переехать? Пожалуйста! Только семье придётся пройти «процедуру банкротства», оставив всё движимое и недвижимое имущество и покинув негостеприимные места чуть ли не голышом. Не будь рабство официально запрещено, получалось бы ещё веселее. Но и так неплохо: народишко регулярно голодал и дох от голода и сопутствующих ему болезней.
Рискнувшие же переселенцы намного чаще находили печальный конец, чем новый дом. В городах царила жесточайшая конкуренция среди таких же нищих, которых там и так переизбыток. В поселениях рубежников традиционно пренебрежительно относились к простым крестьянам, хоть и могли принять у себя семью. Но рубежники потому так и назывались, что жили на рубеже опасных мест, где визит монстра или разбойный налёт — не повод для баек на годы вперёд, а вполне рядовое событие. Мало кто из мирных селян с готовностью стал бы жить в таких условиях.
Деревни на коронных землях — тоже не такой уж сладкий вариант. Налогов меньше, да, но зато поборов от чиновников больше; да и риск выше: государство в лице всяких столоначальников и секретарей не слишком стремилось защищать своих арендаторов.
Вот и не пытались крестьяне искать лучшей доли. Среди рабочих, со слов моего информатора, дела обстояли ещё «лучше». Особенно после того, как города наводнили готовые работать за миску еды беженцы из южных провинций. За хлебные места велась ожесточённая борьба, доходящая до крови. Хозяева заводов и мануфактур тоже норовили опутать незадачливых работников штрафами, превратив чуть ли не в рабов-контрактников, вкалывающих по четырнадцать-шестнадцать часов за миску плохой еды, место в небольшой комнатке на пару десятков человек и… всё, на большее оплаты не хватало.
Заболел? Вымотался? Покалечился на производстве? Пшёл вон, скотина! Толпы безработных и обездоленных беженцев с радостью займут вакантное место.
Подводя итог, можно было заключить, что бытие простого человека вплотную приблизилось к тому, что, судя по описаниям, наблюдалось перед Гражданской войной четырёхвековой давности.
Совсем не удивительно, что Революционная Армия имела такую поддержку снизу. Несложно поманить загнанных в угол людей хоть какими-то перспективами. Ну, а потом — дело техники: пройтись по ушам красивыми лозунгами, сказать неофитам то, что они хотели услышать, и понеслась. Уже неважно, за что они будут воевать — главное, что против ненавистных дворян. И плевать, что на места убитых сядут ничуть не лучшие: ради куска хлеба и хоть какого-то просвета надежды люди легко станут и убивать, и умирать.
Неужели наверху этого не понимали? Хотя… в России прошлого мира большинство «лучших людей» тоже не верило в возможность революции практически вплоть до семнадцатого года. Вырожденцы. По всему выходило, что если не решить вопрос с нынешним дворянством, не получится решить ничего. Хотя, в принципе, чего-то подобного я и ожидал.
Что ни говори, а если страна гниёт, то гниёт она всегда с головы.
Ну что ж, не зря один умный человек писал: «С враждебным народом ничего нельзя поделать, ибо он многочислен, а со знатью — можно, ибо она малочисленна»*. Я всегда догадывался, что шуточка про массовые казни как рецепт спасения Отечества в условиях нынешней ситуации может оказаться грустной правдой, но теперь убедился в этом окончательно. Как и в том, чьи именно казни станут залогом всеобщего спасения.
/* — Никколо Макиавелли «Государь»./
Но вернёмся к неудавшимся разбойникам. Даже после привала, когда их накормили горячим (тоже по моей просьбе), мужики до последнего ожидали подлянки, что, впрочем, не мешало отвешивать поясные поклоны, славя благодетелей и добрых богов. Признаться, это сильно раздражало, ведь в словах и поклонах почти отсутствовала благодарность — только смердел привычный, в кости въевшийся страх перед сильным. Не то чтобы мне не плевать, что там они думают, но эманации боязни от тех, кому помогаешь… неприятны.
Но что поделать? Мелкой девчушке, пусть и не самой простой, не изменить по щелчку пальцев то, что на протяжении десятков поколений вбивалось плетями и палками господ, а в случае неповиновения — пушками и пулемётами солдат. Искусственный отбор, однако.
А ведь наши с Акаме родители и, быть может, братья с сёстрами влачили точно такое же существование…
Чуть позже я перехватил удаляющихся от лагеря крестьян, чтобы вдали от прокурорского взора скуповатой Акиры отсыпать им монет на еду домочадцам.
— Почему вы нам помогаете, госпожа? — после занудных и косноязычных благодарностей спросил глава несостоявшихся грабителей.
— Потому что хочу. И могу, — хмыкнув, ответил ему. — Вы все должны были сегодня умереть, я сломала вашу любимую «Судьбу» и теперь вы свободны. Здесь, — я кивнул на мешочек в руках главного, — хватит на год жизни всей вашей деревне. А ещё вы можете поделить деньги между собой и сбежать в город. Или можете не делить, — я подмигнул главному бородачу, — ведь золото лучше всего разделяется на одного. Теперь это ваш выбор и ваша судьба.
Разведя руки в стороны, словно демонстрируя широту возможностей, насмешливо улыбаюсь и добавляю:
— Не ошибитесь!
И, крутнувшись на месте, зашагал назад.
Золото — презабавная вещь: ведь в зависимости от выбора и поведения получателей оно могло стать как благословением, так и проклятием. Если я ошибся в человеческих качествах незадачливых крестьян, то презренный металл убьёт слишком глупых и жадных не хуже острой стали. Забавная вышла шутка.
Скрывшись за кустарником, я через секунду оказался примерно в полутора сотнях метров от сбившихся в кучу крестьян — там, откуда почувствовал приглушённый поток внимания.
Я ожидал увидеть Натала, но выяснилось, что за мной наблюдал Бэйб.
— Что, подсматриваем? — спросил, любопытно наклонив голову. — Признавайся, во всяких гадостях подозревал? Думал, что я всех убью? М? — с преувеличенным подозрением спросил здоровяка и ткнул кулаком в живот.
— Нет. Ты не злая. Если не враг. Тоже помочь хотел, — парень показал на выглядывающий из высокой, напоминающей полынь травы, мешок. — Крупа. Купил. — Судя по ставшей ещё более рубленой манере говорить, я своими шуточными претензиями смутил молчаливого любителя вырезать деревянные фигурки.
— Тогда не стану мешать, — кивнув здоровяку, я, насвистывая весёлый мотивчик, направил стопы к лагерю.
* * *
Тот случай неоднозначно, но в целом благотворно повлиял на мою репутацию. По крайней мере, среди дружественно и нейтрально настроенных к нашей группе людей. Эрис окончательно уверилась в моей «доброте», искренне считая нашу команду кем-то вроде тёмных рыцарей, безжалостных к «негодяям», но готовых прийти на помощь нуждающимся.
