— То есть вы считаете, что врачевание — это не призвание Михея? — Я поспешила вернуться на более безопасную почву. — Очень жаль. Уже со счета сбилась, сколько профессий он перебрал за несколько лет.
— Успокою вас и расстрою одновременно: люди, перебирающие различные профессии, в итоге рано или поздно становятся писателями, а люди, с самого начала желающие стать писателями, находят себя в чем-то другом.
По-видимому, сегодня сэр Мэверин был настроен на какой-то странный философский лад и испытывал удовольствие от того, что ставил собеседника в тупик своими головоломками.
— И что же из этого должно меня успокоить, а что расстроить? — сдалась я.
— Успокоиться вы должны оттого, что в его поисках все же есть конечная точка. Ну а расстроиться оттого, что точка эта является довольно опасной профессией. — Доктор сверкнул на меня хитрым взглядом из-под очков, специально выдерживая паузу, чтобы я задала-таки очередной вопрос.
Не стану его разочаровывать. Вообще не стоит разочаровывать людей, настолько склонных к самолюбованию, — иначе вас могут счесть за неприятного собеседника.
— И какие же опасности таит в себе процесс вождения пером по бумаге? — удержаться хотя бы от капли сарказма было сложно.
— О, вы даже представить себе не можете! Верите ли, нет, но совсем в ранней юности, — сказано это было таким тоном, чтобы никто не посмел сомневаться, что юность длится до сих пор, — я и не помышлял о карьере врача, но с удовольствием брался за перо. Правда, потом был вынужден бросить писать, так как деятельность эта прямо угрожала моему здоровью.
Я оказалась сбита с толку.
— Неужели тогдашние чернила были настолько токсичны? И что же вы писали?
— Не в чернилах дело. А именно в стихах, которые я писал. Да-да, не удивляйтесь, я хотел стать поэтом.
— И вы прочтете мне что-нибудь?
Сэр Мэверин как будто только и ждал этого приглашения: он оглянулся, словно желая удостовериться, что никто не подслушивает его на этой безлюдной дороге, затем откашлялся и продекламировал:
Трали-вали тили-тили,
По дворам чинуш водили!
Посмотри, честной народ, что за чудо-бармаглот!
Ни один не бьет баклуши, даже взяток не берет!
По приказу короля на просмотр дают три дня,
Ну а дальше, знамо дело, вышлют в дальние края,
Потому как редким кадрам нету места у руля.
Я уставилась на него с изумлением, не зная, каким образом похвалить сие сочинение и при этом не попасть в ряды государственных преступников.
— Самое удачное творение, на мой взгляд. И вы знаете, на тот момент я не мог позволить своим произведениям пылиться в ящиках письменного стола, — сказал он, и только тут я все же заметила, что слова доктора пропитаны немалой долей самоиронии, — я желал нести свои творения людям, декламируя на улицах и площадях! К сожалению, любителей тонкой поэзии среди наших соотечественников не так уж много, и еще меньше их в рядах городской стражи. Я не снискал известности, зато уже тогда поднаторел в лечении сломанных ребер.
Сэр Мэверин закончил беспечно и, как ему казалось, на оптимистической ноте. Его истории были так увлекательны и порой так нелепы, что я уже начинала подозревать, что главным достоинством нашего врача являлась вовсе не выдающаяся лень, как он сам утверждал, а виртуозная ложь. Об этом стоило упомянуть, а то бедняга зазря растрачивал свой талант на мои неблагодарные уши:
— Вы зря бросили писать. Может быть, поэзия и не ваше призвание, но истории вы рассказываете на редкость увлекательно. Было ли что-то забавное в вашей практике в последнее время? Интересные пациенты?
— Был один. Ваша, если не ошибаюсь, двоюродная тетушка на днях прислала ко мне мальчика-посыльного с запиской: «Грегор заболел! Доктор, вся надежда на вас! Умоляю, приходите так быстро, как только сможете! Вопрос жизни и смерти!»
Я напрягла память:
— Но я что-то не помню в окружении тетки никого с именем Грегор.
— Погодите, леди Николетта, вы забегаете вперед. Я собрался как можно скорее и, наплевав на остывающий ужин, — тут рассказчик сделал особое ударение, чтобы подчеркнуть свою самоотверженность, — на всех парах полетел спасать больного. Каково же было мое удивление, когда меня провели к козе! Мало того, к рожающей козе!
Сегодня богатый на коз день.
— И что же вы?
— Едва ли не впервые в жизни попробовал отказаться от пациента, мотивировав это тем, что я, конечно, доктор, но никак не ветеринар. На что ваша тетушка, со всем уважением добавлю, несгибаемая женщина, сказала, что боги не простят мне смерти ее драгоценного Грегора. Как уж тут можно было рисковать милостью богов?! — Сэр Мэверин с лукавой усмешкой развел руками: — Мы, врачи, народ суеверный.
Из всей этой нелепой истории у меня в голове не укладывался только один момент:
— Но если это была коза, а не козел, как же тетушка могла не заметить? Ведь Грегор это мужское имя!
— Вот-вот, еле уговорил ее заодно по такому случаю проверить зрение, — на этом моменте сэр Мэверин замолчал и о чем-то задумался. Наверное, о том, что после всех его стараний основная прибыль отошла городскому окулисту.
— А как же счастливый конец? — насмешливо спросила я.
— Какой счастливый конец? — удивился доктор.
— У каждой истории должен быть счастливый конец — это знает любой автор.
— Счастливый конец… — протянул он, как сказочник перед любопытными детьми. — Ну допустим, доктор помимо полагающейся в этом случае двойной оплаты был удостоен еще и того, что родившегося козленка в его честь назвали Мэвом.
Сэр Мэверин немного поморщился.
— Остается только надеяться, что Мэв потом не вырастет в козу и вам не придется принимать у него роды, — жизнерадостно заявила я, чем все же умудрилась хоть немного, да смутить самоуверенного доктора.
К счастью, при подходе к коллективному хозяйству меня так и не расстреляли с вышек. То ли оттого, что я была с доктором, то ли потому, что у них не было вышек. Просторное подворье огораживал самый обычный частокол не выше человеческого роста — как раз такой и нужен, чтобы не забредала чужая живность (включая вороватых мальчишек) и не разбредалась по округе своя. Из охраны — только сытый пес, который тявкнул два раза при нашем появлении, а затем решил, что этим уже отработал свой ужин. Дорожки внутри оказались чистыми, усыпанными галькой и словно бы проведенными по линейке. Цветы, кусты, деревья и дома были ухожены до такой степени, что походили на раскрашенный чертеж. И вместе с тем даже самый придирчивый взгляд не нашел бы здесь ничего лишнего и вычурного. В общем и целом — за километр отдавало иностранщиной.
Ну сами посудите: где еще, кроме греладских сел, так залихватски петляют тропинки на зависть любой кружевнице, где еще в самых неожиданных местах тянутся к свету ромашки и маки вперемешку с крапивой и лебедой. Это у нас оставляют топор в чурбаке, а окна порой крашены разной краской — той, которая осталась. Брешущие собаки, шкодливые трехцветные кошки с пучком перьев, застрявших во рту, куры с куцыми хвостами, из которых эти перья были вынуты, ребятня, то и дело галдящим клубком выкатывающаяся тебе под ноги из самых неожиданных углов, — и над всем этим привычный запах молока, навоза и горькой полыни. Вот с чего бы получилось живописное полотно.
— А тут тихо, — несколько пришибленно сказала я, глядя на идущего к нам по гальке дорожки смуглого старого катонца.
— И чисто, — добавил Михей.
— И жутко, — закончил доктор.
Мы с братом посмотрели на него так удивленно, что он вынужден был продолжить свою мысль:
— И жутко даже представить, сколько они вынуждены работать каждый день, чтобы эту чистоту поддерживать. Не хотел бы я родиться катонцем.
— Катонцы бы тоже были в ужасе, родись у них такой ленивый ребенок, — пошутила я, но никто не успел посмеяться, потому что встречающий уже оказался в двух шагах от нас. Только Михей позволил себе тихонечко фыркнуть в кулак — ничто так не радует учеников, как те моменты, когда кто-то шутит над их учителем.
