— Боги миловали, — покачал головой катонец.
Я хотела выпалить «будут», но вовремя прикусила язык — вышло бы совсем уж нагло и негуманно.
— Михей, скажи доктору, чтобы не ждал и не искал меня! — крикнула я брату.
— А ты куда?
— Да есть тут у меня еще дела. Потом дома расскажу.
— Это какие же такие дела? — цепкими пальцами сжал меня за локоток сторож. Нюхом чует, как дворовый пес на пенсии, что дело неладно, а объяснить не может. В крови, что ли, у них эта подозрительность?
Ладно, отвязаться от него мне теперь все равно не удастся, придется брать с собой.
— Скажите, дедушка, далеко тут у вас поле с марью?
От такого резкого перехода с серьезности на ласку моему собеседнику стало не по себе.
— А что? — вкрадчиво и отчего-то вполголоса спросил «дедушка».
Я решила подыграть и поманила его к себе пальцем, а когда старик подошел, наклонилась к поросшему седыми волосами уху:
— А мало ли что… — выдержала многозначительную паузу. — Пойдемте, на всякий случай посмотрим.
Обман был вполне безобиден и никому не наносил вреда: не собиралась я под его прикрытием ни красть сапог, ни уводить овец, но все равно, каждый раз при взгляде на старика, идущего рядом по дороге в направлении маревого поля, в душе просыпалось и неуклюже шевелилось чувство какой-то вины. Наверное, именно его знающие люди называют совестью и именно к нему я так привыкла взывать, отчитывая своих братьев. К счастью или к несчастью, людей, годящихся в заклинатели моей совести, поблизости не было, иначе я очень быстро раскаялась бы, и разведывательная операция оказалась бы под угрозой срыва. Шпион из меня никудышный.
Старичок же, видимо, в своей жизни частенько сталкивался с соглядатаями, потому не спускал с меня подозрительных глаз и все продолжал выспрашивать:
— А чего это у меня, детонька, суставы каждый раз к вечеру болят?
— Не знаю, дедушка, не знаю, — рассеянно отвечала я, потому что впереди уже показались лохматые сиреневые верхушки.
— А чего же ты тогда, такая молодая да незнающая, в сестры милосердия-то пошла, ась? Руки-то, вон, холеные какие, работы не знают. — Наметанный глаз катонца оценил мою наружность, наверное, еще за первые секунды встречи.
— А это я благотворительностью занимаюсь, социальную помощь оказываю.
— Ишь ты, сошиальную помощь… — недовольно пожевал губами старик. — Что мы, бедные, что ли?
— Так я не только вам, но и всем помогаю, вот доктору тоже.
Видимо, отговорка была хорошей, потому что некоторое время мой проводник молчал.
— Сошиальная помощь, ишь ты, лучше завтра приходи, картошку копать поможешь да варенье из яблок варить.
От печальной участи, сходной с участью Ефима, меня спасло только наше прибытие на маревое поле.
Я замерла в восхищении. Не было в этом поле ни капли сходства с фермерским: ровные стебли растений больше походили на стволики молодых деревьев, а пышные сиреневые метелки колосились где-то над моей головой. Все посадки шли ровными рядами, а не как попало, нижние листья оказались аккуратно обрезаны, наиболее высокие растения стянуты веревками в пучок — чтобы не падали. Везде чувствовалась строгая рука хозяина, вернее, хозяев.
— Это что, какой-то особый сорт? — спросила я, задрав голову, чтобы хотя бы примерно прикинуть высоту растений. Выходило около двух метров, тогда как у фермера хорошо если достигало полутора.
— Почему же? Самый обычный. — Дедок явно был горд.
Я подобрала юбки и села на корточки, чтобы лучше присмотреться к земле, даже между пальцами раздавила несколько комьев, хотя и ничего в этом не понимала. Земля как земля.
— Значит, используете какие-то удобрения?
— Да ничего не используем. Даже навоза с перегноем: попробуй на такой территории разбросай… — Катонец обвел рукой частокол из травяных стеблей.
— Ну, может, химическое что-то? — не сдавалась я, пытаясь найти секрет такой урожайности.
— Да нет, гадость все это, — с отвращением сказал мой сторож. — Все только своим трудом: там прорядишь, тут листья обрежешь, сорняки уберешь, ну или кротов распугаешь — глаз да глаз нужен за полем.
Вдалеке я заметила телегу: несколько катонцев большими тесаками рубили марь под корень, срезали метелки и аккуратными рядами складывали ровненькие стволики. Эх, нам бы таких работничков, а ведь не переманишь.
Итак, если это самый обычный сорт мари, специальных удобрений катонцы не используют, природные условия в точности такие же, как и на поле господина Стана, то, на мой взгляд, действительно остается всего один существенный фактор — человеческий. Именно благодаря усилиям, которые коллективное хозяйство приложило к посадке, прополке, обрезке и прочему уходу, эта трава превратилась в джунгли. И вот тут вставал вопрос: возможно ли в первый же год приучить наших батраков к такому труду?
Лицо мое помрачнело. Думаю, что даже удвоенная оплата не сможет переломить национального характера. Если я начну рассказывать деревенским мужикам, что марь надо не сеять, а сажать ровными рядками, надо мной сначала будут долго смеяться, а потом все равно сделают по-своему. В общем, в лесу толстых и сочных стеблей мари катонского поля мне виделся темный бесславный конец нашего имения.
Я даже немного вздрогнула, когда между ровными стволами действительно мелькнула черная тень.
— Вы говорите, кроты вас достают? — уточнила у старика.
— Достают, — горестно и одновременно подозрительно (и как только это у него выходило?) вздохнул тот. — А что?
— И крупные кроты?
Темная тень снова стремительно пронеслась в зелени, заставив сиреневые метелки заколыхаться пахучей волной.
— Так еще бы не крупные. Во-о-от такие. — Старик развел руки жестом бывалого рыбака. — Иные с собаку величиной попадаются.
Надеюсь, он шутит. Я на всякий случай сделала шаг назад от поля, потому что черная тень начала расти, явно направляясь в нашу сторону. Вслед за ней гнулись и тревожно шуршали метелки. Дедок наконец тоже заметил неладное и стал вглядываться в зелень:
— Нет, ну не до таких же размеров, — попытался отшутиться он, но голос неуверенно дрогнул.
Наши детские страхи развеял выпрыгнувший из зарослей черно-белый дог — собака разразилась громким недружелюбным лаем, но мы со стариком после первого испуга все же дружно выдохнули. Дог показался мне смутно знакомым, и когда следом за ним вышел хозяин, я поняла, откуда знала собаку.
— Зельда, сидеть! Тихо!
У меня появилось настоятельное желание спрятаться за спину старика, потому что к нам вышел господин Клаус собственной персоной. Едва услышав его команду, собака села и замолкла, но не сводила с нас своих умных глаз.
— Добрый день, — поздоровался фабрикант со стариком, а, увидев меня, да еще в фартуке сестры милосердия, не смог сдержать не совсем тактичного вопроса: — Вы-то что здесь забыли?
— Общественно полезная деятельность, — несколько неуверенно и даже с вопросительной интонацией ответила я, будто бы пытаясь найти подходящее объяснение для столь двусмысленной ситуации.
Темные брови господина Клауса слегка приподнялись, поставив под сомнение подлинность моей склонности к филантропии. Складывалось впечатление, что этот человек видит меня насквозь.
— И много полезного сделали? — спросил он, едва скрывая усмешку.
Да, понимаю, я не образец жертвенности и человеколюбия, но откуда ему-то об этом знать? Зачем недостойными сомнениями губить в зачатке все благородные порывы? Которых, впрочем, не было… Я смущенно кашлянула… Но, к счастью, раздавшийся в эту секунду пронзительный окрик помог мне избежать ответа.
— Николетта!!!
На дороге, огибавшей поле, показалась пестрая группа соседей, которую возглавляла моя подруга Алисия — вся в зеленых лентах и сливочных кружевах, с Ласом под руку. К слову, у брата был вид несчастной комнатной собачки, проводящей большую часть жизни на коленях у хозяйки. Девушка радостно махала мне рукой. За ними следовали предводитель общественного собрания — он же мэр — со своей старшей дочерью и отец Алисии, сэр Гвидон, который что-то оживленно втолковывал леди Раде.
