– Эй, Ганс! – обратился ко мне Шмульке. – От этой картины за милю несет дерьмом. Ты ведь понимаешь их тарабарскую речь? Ну-ка спроси – какого черта они здесь делают и что вообще происходит?
Я выехал вперед, внимательно глядя на гайдуков. Здоровые, откормленные рожи самого бандитского вида, поверх одинаковых жупанов добротные кольчуги. На поясах у каждого сабля и пистолет. Богато одетый шляхтич с красивым лицом, на котором застыла спесь пополам с настороженностью, тоже вооружен до зубов.
– Доброго здоровья, прекрасная панна Марыся! – обратился я к девушке, игнорируя ее спесивого спутника и его прихвостней. – Какой прекрасный день для прогулок, не находите?
– Молчите, если не хотите все погубить! – негромко сказал шляхтич своей пленнице на латыни.
– Скажите, донна Мария, – перешел я на язык Вергилия, – а достопочтенный господин Остророг знает, где и с кем гуляет его племянница?
– Вам нет никакого дела ни до панны Марыси, ни до меня, господин рейтар! – вернулся шляхтич на польский. – Послушайте доброго совета – возьмите этот кошелек и ступайте, как будто ничего не видели, подобру-поздорову.
– В другое время, ясновельможный пан, я бы непременно последовал вашему совету. Но, к большому сожалению, мы служим пану Остророгу и наш контракт еще не кончился. И вы совершенно напрасно надеетесь на своих гайдуков. Нас меньше, но у нас больше стволов. Вы ведь были на смотре и видели, как я стреляю? Мои друзья стреляют не хуже, до сабель дело просто не дойдет. Так что давайте теперь вы послушаете моего совета, и мы все вместе, то есть вы впереди, а мы следом, двинемся в город к пану воеводе. Где он, вне всякого сомнения, поблагодарит вас за заботу о своей племяннице.
– Мне недосуг нынче! – ответил мне шляхтич с нескрываемой злобой. – Я должен ехать, а пани Марысю есть кому проводить к дяде, как я вижу.
– Не смею задерживать ясновельможного пана. Мы с удовольствием окажем ему такую услугу и проводим прекрасную панну в воеводский дворец.
– Не будь я Печарковский, – пылко вскричал, отъезжая, шляхтич, – если когда-нибудь не отплачу тебе, рейтар, за твою любезность!
– Займите прежде очередь, пан, – усмехнулся я ему вслед. – Уж больно много охотников до этой шкурки.
Когда мы скакали к Познани, панна Марыся не сказала нам и пары слов и вообще старалась не смотреть в нашу сторону. Только когда мы передали ее охающей на все лады прислуге, она обернулась, как будто хотела что-то сказать, но, бросив на меня какой-то совершенно отчаянный взгляд, убежала.
Через несколько минут к нам вышел наш капитан и объявил, что пан воевода жалует нам за верную службу по три рейсхталера. Мои товарищи радостно зашумели, а Шмульке, толкнув меня кулаком в бок, шепнул:
– А ты не прогадал, когда не взял тот кошель, парень!
– Ганс, идем со мной, тебя хочет видеть господин воевода, – сказал мне капитан.
Я пошел за ним и, пройдя несколько коридоров и больших комнат, оказался в богато украшенном зале, посреди которого стояло что-то вроде письменного стола, только совершенно гомерических размеров. За этим столом сидел воевода Ян Остророг и читал какие-то бумаги. Он, казалось, был полностью поглощен своим занятием и вовсе не заметил моего прихода. Я стоял, переминаясь с ноги на ногу, когда воевода поднял голову и негромко спросил:
– Кто ты, парень? Ты здорово меня удивил на смотре, а теперь оказал мне услугу, смысла которой даже не понимаешь. Дело даже не в том, что ты вернул мою племянницу и не дал ее опозорить Печарковскому. Как ты догадался отпустить его?
– Я подумал, что вашей милости не нужен скандал, а приведи мы его к вам – шума не избежать.
– Верно, у этого мерзавца много влиятельной родни и друзей здесь, и мне не надо ссоры с ними. А он не станет поднимать шум, ибо, будучи не один и вооружен, уступил моим рейтарам. Но ты не ответил мне – кто ты?
– И о Боге сказано «это человек», а я – просто ваш рейтар.
– Просто рейтар, говоришь. Когда-то, когда я был еще молод, мне случилось побывать при дворе князя Богуслава. Ты знаешь, что очень похож на него?
– Нет, ваша милость, не знаю, но меня так часто принимают за кого-то другого, что я перестал это опровергать.
– Грифич! Ты ведь Грифич, правда?
– Это вы так сказали, ваша милость.
– Гордец! Все вы, Грифичи, гордецы. Ладно, в человеческой жизни всякое случается, и я не буду спрашивать тебя, почему ты скрываешь свое имя. Чем мне тебя наградить за твою услугу?
– Я честно служу вашей милости, и вы платите мне за то положенное жалованье. Рейтару этого довольно. А тому человеку, за коего вы меня принимаете, было бы совестно просить награду за спасение женщины из рук негодяя, ибо это долг всякого благородного человека. Впрочем, есть одна вещь, о которой я мог бы вас попросить.
– Говори, и если это в человеческих силах, я сделаю это.
– Если бы у вашей милости возникла нужда послать какое-нибудь послание в Щецин или Дарлов, так поручите это мне.
– Вот как? Тебе, верно, нужно попасть на свадьбу князя Георга? Скажи мне, юный Грифич, а ты вернешься?
– На все воля божья, ваша милость!
– Аминь! Пусть будет так, но скажи мне еще одно: ты лютеранин?
– Я верую в Сына Божия, умершего за нас и воскресшего. Верю в Его Отца и Святой Дух. Что вам еще? Никто не спрашивал у меня в детстве, хочу ли я быть сторонником папы или Лютера. А сейчас, когда я вырос и начал что-то понимать, у меня нет времени разбираться в теологических спорах. Знаю только – если Господь сохранил мне до сих пор жизнь, то я ему для чего-то нужен.
Через неделю мой капитан вновь велел мне явиться во дворец. На этот раз мы встретились с воеводой в канцелярии. Сам Остророг молчал, его секретарь, монах-бенедиктинец, дал мне в руки небольшую сумку, прошитую и запечатанную, и подробно проинструктировал, кому я должен ее отдать в Дарлове. Еще я получил в руки кошелек на дорогу и благословение. Воевода коротко кивнул мне на прощанье и сказал лишь:
– Ты знаешь, что делать!
Когда я уже выходил, мое внимание привлекла молоденькая служанка, призывно махавшая мне рукой. Я подошел к ней, и она, сделав книксен, тихонько сказала, что меня хочет видеть молодая госпожа. Я пошел за ней и скоро оказался в небольшой комнате, перегороженной ширмой. За нею смутно виднелся женский силуэт. Я очень удивился этой таинственности, но молчал. Молчала и панна Марыся, пока наконец не решилась произнести:
– Вы, верно, удивлены тем, что я вас пригласила. Это хорошо, что вы ничего не говорите, иначе я не смогу вам ничего сказать.
– Вы ничего не должны мне говорить, прекрасная панна.
– Но я хочу вам объяснить…
– Кто я такой, чтобы слушать ваши объяснения? Я простой рейтар и недостоин вашего внимания.
– Ах, не говорите так. Вы, по всему видно, человек благородный, и мне ужасно неловко, что я оказалась в такой двусмысленной ситуации на ваших глазах.
– Вам неловко оттого, что вы могли быть скомпрометированы, или оттого, что это увидел я?
– Боже мой, выслушайте меня, прежде чем судить.
– Ну что же, мне непривычна роль исповедника, но, коли такова ваша воля, я готов. Обещаю вам, что все, что вы скажете мне сейчас, умрет вместе со мной.
– Мои родители рано умерли, и я воспитывалась в доме своего дяди и тети. Мои родные души во мне не чаяли, и я не знала ни в чем отказа. Потому, наверное, я и выросла такой избалованной и своенравной. Я привыкла, что все, чего я ни захочу, попадает ко мне по первому требованию. Что все выполняют мои капризы, как не исполняют в Речи Посполитой волю короля. Недавно мой дядя объявил мне, что нашел мне мужа. Он мой воспитатель и имеет право распоряжаться моей рукой, к тому же он любит меня и наверняка нашел мне прекрасную партию, но я глубоко оскорбилась. Я молода и красива, так ведь? Но я до сих пор не знала любви, многие достойные шляхтичи добивались моей благосклонности, но сердце мое было холодно. И вот меня собрались выдать замуж, не спросив моего мнения. Скажите, я кажусь вам смешной и глупой?
– Нет, сударыня, что вы, продолжайте.
– И тут появился Печарковский, он был галантен и обходителен, осыпал меня комплиментами и всячески демонстрировал свое обожание. Я была так обижена на дядю, что не отвергала этих знаков внимания, но, напротив, давала ему повод для надежды. Наконец, когда он предложил мне бежать, я согласилась. Не знаю, что на меня нашло, но я думала, что, поступив так, буду хозяйкой своей судьбы. Неподалеку от того места, где вы нас нашли, нас должны были ждать сани, и еще немного – и все было бы кончено. Увы, едва я пробыла с этим господином полчаса, пелена спала с моих глаз. Как мне могло вскружить голову, хоть на минуту, такое ничтожество? Как я могла принимать ухаживания столь пустого человека? Едва поняв это, я стала молить пресвятую деву о спасении, и она послала мне на помощь вас. Стоило вам сказать пару слов этому спесивому индюку – и он сдулся, точно проколотый пузырь. Как мне благодарить вас за спасение?
