— Идет… — Степан кивнул и сказал. — Ты уж не держи на меня обиды. Просто, мне уже вот где сидят офицеришки… — он черканул ребром по горлу и не оборачиваясь пошел в лагерь.
Когда я появился в лагере, Степан уже чистил свою винтовку. Однако, опять не со всеми, а отдельно. Ну что же, это на самом деле значит очень многое, учитывая то, что оружие у него скорей всего в полном порядке. Мой разговор с ним, не остался незамеченным, подошел Шнитке и попросился на личный разговор. Да, так и сказал, прошу разрешения на личный разговор.
— Герр гауптман…
— Адольф, во внеслужебное время можете ко мне обращаться, просто Михаэль.
— Герр, Михаэль? — переспросил немец.
— Можно просто Михаэль, впрочем, говорите как вам удобней.
Немец кашлянул в кулак и почему–то смущаясь сказал:
— Я благодарю вас, за помощь с герром Степаном. На самом деле, такое его поведение, вызывало достаточно нехорошие разговоры в подразделении. Могу осмелиться дать вам совет…
— Я всегда рад вас выслушать Адольф, — я поощрительно улыбнулся и дал ему сигару.
Шнитке даже вспыхнул от удовольствия:
— Герр Михаэль, герр Степан, гораздо лучший солдат, чем мы все вместе взятые, за исключением вас, конечно. Было бы неправильно, ставить его с нами в один ряд.
— Адольф, в роли сержанта, я вижу только вас… — я не преминул подкинуть дровишек в топку самомнения сержанта.
— Благодарю вас за доверие! — Шнитке четким уставным движением кивнул. — Но я имел ввиду немного не это.
— Я понимаю о чем вы Адольф. Я ему поручу разведку, во избежание вопросов можете сообщить это личному составу.
— Вы очень проницательны, герр Михаэль, — почтительно склонил голову сержант.
— Я подумаю над этим, Адольф. В свою очередь, хотел у вас поинтересоваться, зачем вы отправились воевать?
— Я защищаю свою новую родину, — спокойно ответил немец. — Я проживаю в Йоханнесбурге. В нашем отряде, все немцы местные. Кроме Вилли, он приехал к брату, но тоже остался. К тому же, я пруссак и всю жизнь мечтал воевать, — а потом добавил, — особенно с британцами.
Вот так… И этот не любит бриттов. Тенденция однако…
Вечер закончился почти привычно. Разве что, сегодня перед сном, Лизхен возжелала еще чуточку поцеловаться. Но не более.
М-да… а кажется Венечка жутко ревнует. Скажете пустяки? Да нет… Ментально неустойчивый, ревнивый студент–анархист, да еще и химик — это страшно…
Оранжевая республика. Окрестности реки Моддер. 20 февраля 1900 года. 05:00.
Утром проснулся, с головой гудящей как паровоз. Клятый Венечка, будил меня четыре раза и с горящими глазами сообщал свои безумные прожекты. Он собирался отравить цианидом реку Моддер, подразумевая, что все бритты под Пардебергом, вдруг возжелают напиться водички и сразу издохнут. Потом Вениамин собрался построить гиперболоид. Большую линзу, которая отразит вспышку адской смеси — его личного изобретения, и спалит к чертям собачим, наглых интервентов. Правда, он назвал эту установку не гиперболоидом, а поджигательной машиной имени самого себя, но суть от этого не поменялась. Господи, а я всего–то поинтересовался, сможет ли он кое–что приготовить по моему рецепту. Обычный напалм и смесь для терочного запала. И все! Какие нахрен поджигательные машины?
Короче, в итоге, я его пообещал застрелить, после чего Веня здорово обиделся и заявил, что будет бороться за Елизавету Георгиевну, до самого конца. До чьего конца — не уточнил. Тьфу ты!!!
Но это не все…
Не знаю что снилось Лизоньке, но сразу после подъема она возомнила, что я собрался от нее отделаться. Мало того, она отправилась за мной к реке и пока я брился, успела вынесла все мозги.
— Ты собираешься вернуть меня в санитарный отряд? — изящный пальчик уткнулся мне в спину. — Говори правду Мишель!
— Да, собираюсь… — я зачерпнул ладошкой воды плеснул себе в лицо и заглянул в походное зеркало. Вроде нормально побрился, черт ее забери, эту опасную бритву…
— Я так и знала! — Лиза с силой топнула сапожком. — Ты хочешь от меня отделаться!
— Не правда. Просто хочу, чтобы ты была в безопасности… — я вытерся полотенцем и собрал несессер. Господи, чего же так голова гудит. Убью клятого студентика…
— Но почему, я не могу быть с тобой рядом? — на глаза девушки накатились слезы.
— Потому, что я тебя люблю, — прислушался к себе и еще раз повторил, только уже решительней. — Да, люблю. И очень переживаю за тебя.
Лиза мгновенно прекратила возмущаться и немного смущаясь поинтересовалась:
— Ты сделал мне признание?
— Да, сделал… — я набросил на себя блузу и застегнул пояс — Что я еще должен сделать? Возможно, теперь ты должна, мне что–то сказать? Ты знаешь, мы, американцы…
— А я еще не готова тебе отвечать! — недослушав меня, своенравно бросила Лиза и круто развернувшись потопала в лагерь.
— Какой кошмар, сегодня ночью все сошли с ума… — я краем глаза заметил какое–то движение, на другом береге реки, густо заросшем кустами и потянул Маузер из кобуры. — Да что за черт…
Больше ничего не успел сказать, так как разглядев в кустах длинный винтовочный ствол, сразу кинулся на землю. Винтовка немедленно изрыгнула здоровенный сноп пламени, а уже потом, уши рванул грохот выстрела. Куда попала пуля, я так и не понял, да и честно говоря, не хотел понимать, потому что, сам уже стрелял по кустам. Добил магазин, вставил новую обойму и осторожно выглянул из–за камня. Завалил, что ли? В кустах ясно различалось чье–то неподвижное тело. Черт, как он в меня не попал, тут речушка всего–то шириной в метров тридцать?
Позади меня затопали сапоги и встревожено загомонили волонтеры:
— Капитан, капитан…
— А ну пригнулись… — зашипел я на них. — Шнитке, займите позиции по берегу и держите на прицеле ту сторону. А ты Наумыч, давай со мной…
Речушка была совсем не глубокой, так что мы даже ног толком не замочили. Зашли с разных сторон, наскоро осмотрели заросли, но кроме трупа никого не обнаружили. Загоревший до черноты бородатый мужик неопределенного возраста, грязный как черт, одет в жуткие лохмотья. По облику- типичный бур, а по морде вроде как смахивает на итальянца или еще какую южную национальность. Вооружен был однозарядным ружьем древней системы Снайдера — Энфилда[24] и длинным тесаком. Но какого хрена?
— Наумыч, зачем он палил в меня?
— Не знаю… — Степан зачем–то посмотрел в сторону нашего лагеря, затем вдруг сорвался с места и побежал через реку.
Леденея от страшной догадки, я понесся за ним. Как же мы не сообразили; в лагере остались одни пленные с ранеными, да Лиза с Венечкой, а этот урод, нас просто отвлекал, да сам случайно попал под мою пулю. Господи, хотя бы в лагере остались часовые…
Только обратно перешел реку, как на стоянке хлестнуло несколько выстрелов и раздался женский визг…
Эти тридцать метров, я пролетел всего за пару мгновений. Метнулся взглядом и с ликующей радостью, обнаружил Лизу невредимой. Девушка сидела на земле и с ужасом смотрела на свой револьверчик. Рядом с ней валялся на земле еще один оборванец, а поодаль еще двое, но среди них, наши волонтеры — финны Юкка Пулккинен и Юрген Виртанен, стоявшие часовыми, при лошадях и пленных. У Юкки в спине торчал нож, загнанный по самую рукоять, а Юргену распороли живот и он сейчас умирал в страшных муках. Вот же суки, я даже толком не успел с этими парнями познакомиться.
Возле фургона в горделивой позе застыл Вениамин с винтовкой в руках. Правда бледный как мел и со следами блевотины на сюртучке…
Я приказал прочесать окрестности и взял за руки девушку:
— Лизонька ты цела?
— Да… — ответила девушка, а потом поинтересовалась безжизненным голосом. — Я их убила?
— Ты молодец…
— Лошадок угнать хотели, лихоимцы, — сообщил Степан, перевернув одного из оборванцев. — Я тока одного свалить успел. Остальных, вона, скубент с Лизаветой, порешили…
Чуть позже выяснилось, что Лиза застрелила всего одного разбойника, второго убил из своего револьвера Ла Марш, совершенно случайно оставшийся в лагере — у него разболелось раненное плечо. Третьего Степан, ну а Веня, всего лишь подранил четвертого, которого изловили в зарослях волонтеры.
Причина нападения, оказалась банальной до безобразия. Старатели — этот разношерстный сброд, оказался обычными дикими старателями, следили за нами со вчерашнего дня с одной единственной целью украсть лошадей. Ночью у них ничего не получилось, лагерь на совесть охраняли часовые, да и остальные волонтеры спали рядом с конями. Законно подозревая, что поутру мы тронемся в путь и с возможностью поживится лошадками придется окончательно распрощаться, ублюдки решились на авантюру. Другого выхода у них не было, собственные лошади пали, а бросать фургон, груженый инструментами и кое–каким золотишком, было жалко. Да и до Блумфонтейна, куда они направлялись, оставалось около восьмидесяти километров — пешком по бушу особенно не походишь. Вообще, не походишь, сожрут звери или кафры завалят.
