— Пять минут, — сообщила старшая пионервожатая и закрыла дверь в комнату, чтобы дать пионерам спокойно переодеться.
В палате сидели ребята из моего отряда, кто-то в трусах, кто-то уже переодевшись. На мое появление никто не обратил внимания, а я получил возможность оглядеться. Стены были побелены, на окнах висели простенькие шторки. У каждой стены стояло по десять кроватей, со всей тщательностью заправленных, между ними тумбочки, покрашенные в кирпичный цвет. По одной тумбочке на двоих. Жизненного пространства, конечно, минимум. Но всем хватало.
Найти свою кровать не составило труда, она была единственной свободной и располагалась у двери. Учитывая, что самые козырные места всегда располагались у стенки и у окна, получалось так, что мне никто не дал выбора при заселении.
Я бросил на кровать костюм, присел, почувствовав, как скрипнула пружина под ватным матрасом. Белое постельное белье дышало свежестью. Соседом по кровати, с которым я делил тумбочку, оказался Шмель. Он давно переоделся (все-таки из столовой-то первым ретировался) и встречал меня с широкой улыбкой.
— Вот это ты красавец, Миха! — рапортовал он.
Свои должны друг дружке помогать! — пожал я плечами.
Я нагнулся к тумбочке, чтобы сунуть в нее галстук. Выдвинул верхний ящик, обнаружил там мыло в мыльнице, зубные щетки и пасту. Нагнулся ниже, открыл дверцу и заглянул в отделения внизу. Одно из них моё, другое Шмеля, оставалось понять кому какое. Но тут Шмель пришел на помощь — в одном из отделений лежал апельсин, и пацан, кивнув на него, предложил:
— Угощайся! Апельсин бушь?
— Не, — буднично ответил я, сунул галстук в свое отделение, стянул брюки, и принялся расстегивать рубашку.
Раздевшись, я достал костюм и принялся его натягивать. Димка цокнул языком.
— Козырный у тебя, по ходу, папа! Адидас — это класс!
Я ничего не ответил, а накинул сверху олимпийку, которая оказалась немного великоватой по размеру. Идти в ней на улицу жарковато, но захотелось понять, как она на мне сидит. Ребята уже начали идти к выходу, не успев заценить мой спортивный прикид. Шмель тоже решил не отставать, но, приметив, что олимпийка висит на мне мешком и я ее собираюсь снимать, остановился:
— Мих, дай погонять?
— Да ты запаришься. Щас солнце выше встанет и припечет.
— С ума сошёл? Ваще пофигу! Дай, а?
Я пожал плечами и протянул Шмелю олимпийку. Хочет париться, его дело. Тот засиял и, тотчас ее надев, вышел. Мне осталось обуться и отправиться следом. Минуты, отведенные Тамарой, таяли. Носки я с собой не прихватил, поэтому решил заглянуть в тумбочку, где, вроде бы, их мельком видел. Ну, не натирать же мозоли на босу ногу.
Вытащив охапку носок, выбрал парочку серых, примерил кеды. Такая обувь плохо пропускала воздух, хотя для вентиляции были предусмотрены по два отверстия на каждом кеде. Вспомнилось, что в моей первой молодости много ребят жаловалось на то, что как не затягивай шнурки, обувь все равно болталась на ноге. И многие вкладывали в них отдельные войлочные стельки, но сейчас их под рукой не оказалось. Ну ничего, привыкну, румынские «Tomis» и немецкие «Romica» все равно появятся ещё только лет через пять.
Сунув лишние носки обратно в тумбу, я вдруг увидел у дальней стенки своего отделения какую-то деревянную безделушку. Не без любопытства достал, чтобы разглядеть. Безделушкой оказался кусочек коры, сточенный в форме сердечка об асфальт (помню, сам так делал в детстве). У того, кто делал сердечко, не очень вышло выдержать геометрию, но сделано было явно с любовью. Я повертел безделушку, обнаружил на ней выцарапанную букву «Л». Похоже, Мишка успел в кого-то втрескаться по уши. Люба? Лида? Лариса?
— Тебе особое приглашение нужно? — в палату заглянула старшая пионервожатая. — А ну, на тренировку марш!
Глава 7
Взвейтесь кострами, синие ночи!
Мы пионеры — дети рабочих.
По пути на первую тренировку у меня в голове играл старый добрый гимн юных пионеров. Вот так, десятилетия спустя, оказалось, что я хорошо помнил знакомые с детства строки песни.
А еще я поймал себя на мысли, что в лагере мне определенно нравится. Солнце выше забралось на небосвод, запели птицы, заискрились красками и зеленью клумбы с цветами. А еще воздух… Какой воздух… мать наша природа!
Раньше, в возрасте тех, с кем я теперь бок о бок шел на тренировку, я не придавал подобным мелочам значения. Теперь, когда в мои сознательные годы деревья в городах вырубали под застройку, а парки за здорово живёшь меняли на торговые центры, такие вещи ощущались особо остро.
Отряд у меня тоже попался здоровский, как и тренер. Роман Альбертович особо не заморачивался ходьбой строем, и мы шли как попало. Сразу было видно, что ребята в отряде дружные, никто не шагал в одиночку, все разбились либо по парам, либо большими кучками. Даже жаль, что придется из этого отряда уходить.
Пока же компанию мне составил Шмель, который был настроен не оставлять меня один на один с собственными мыслями. Он предпочел донимать меня расспросами формата «обо всем и ни о чем».
— Вот скажи, Миш, а какое твои шахматы имеют отношение к спорту?
— Тебе зачем?
— Ну как зачем, понять хочу. Вот смотри, — оживился Шмель. — Представь, если к тебе кто-то подойдет? Ну там, копейку стрельнуть захочет.
— Так.
— Вот борец или боксер его — дух-дух-дух! — Шмель показал несколько ударов и изобразил уклоняющуюся фигуру. — Мы, легкоатлеты, побежим так, что не догонишь. А вы, шахматисты? Вот что ты будешь делать?
Спрашивал Димка серьёзно, без подковырки, так что можно было бы нормально отвечать. Но что я ему отвечу, если сам никогда над доской не корпел?
— По обстоятельствам, — я пожал плечами.
Все таки одно из самых сложных, с чем пришлось столкнуться в новой реальности, было проникнуться интересами ровесников. Тут еще не обсуждали, кто круче: Чак Норрис или Брюс Ли, но в общем-то вопросы были очень схожими.
— Это как, по обстоятельствам? — не отставал Шмель.
— Если вежливо попросит, могу помочь, а если нет, то не дам и все, — разъяснил я.
А если он скажет — а ну копейку гони, редиска такая⁈
— Дам, только по башке, и не кулаком, а шахматной доской.
— Да?… ха, ну да, доска же вправду тяжёлая!
Тут я вспомнил, что после линейки так и забыл шахматную доску где-то на подоконнике. Интересно, какая её ждёт дальнейшая судьба — но если даже это моя собственная доска, то я по ней особенно скучать не буду.
Будь это обычный лагерь, то сразу после завтрака мне бы довелось участвовать в каких-нибудь подготовках к мероприятиям. Но здесь нас ждала тренировка, и мне было любопытно узнать, какая нагрузка положена легкоатлетам. Поэтому на тренировку я шел с удовольствием. Тренировка, пусть и по легкой атлетике, даст мне необходимые ответы по части собственной физической формы, что уже немало. Пока у меня об этом имелось весьма смутное представление. В боксе, как, в принципе, и в любой другой спортивной дисциплине, всегда важен фундамент. Он закладывается еще ребенку, когда ты приходишь впервые в зал. И у меня такой фундамент был в свое время, а вот насчет этого Миши, в которого я попал, оставались вопросы. И я не уверен, что моя старая мышечная память сработает вкупе с этим телом, но хотелось надеяться на лучшее.
— О чем задумался? — через пару минут молчания Шмель вернулся в разговор.
— Да так, есть о чем, — попытался отмахнуться я.
Это, конечно, не помогло.
— Леву с его ребятами опасаешься? Да, Мих, ты конкретно вляпался. И че теперь, будешь им по башке шахматной доской лупасить их? Всех не перебьешь… Может директору расскажешь? Или родакам позвонишь от директора?
Да не кипишуй ты так, Шмель. Разберемся…
Боксеры и борцы, когда мы вышли из корпуса, пошли тренироваться в другой конец лагеря. Но поскольку конфликт (или его часть) произошёл у всех молодых спростменов на виду, от вопросов и напоминаний мне было не отвертеться. Каждый первый в моем отряде смотрел на меня с некоторой жалостью и искоса, а каждый второй снисходительно подходил и похлопывал по плечу. Собственно, помощь никто не предлагал. Парни с отряда предпочитали меня заживо «похоронить». Ну да и флаг им в руки, ни на чью помощь я изначально не рассчитывал.
