Оказалось, что я за семь месяцев сделала немало свершений, или свершила немало дел: удивительные лампы, новые блюда, невиданные свечи и лакомства. Эфир гоню из опилок. А вот в своей комнате порядок не навела. И немудрено: прихожу, ложусь, сплю. Встаю, умываюсь, бегу по делам.
Между тем багаж барышни Эммы Марковны чуток запылился. Понятно, баулы с бельем я раскрыла. А вот в этом чемодане ничего полезного не нашлось.
Открою-ка его, впервые с прошлого сентября. Вещей там немного, и все бесценные — то, что осталось от Эммочкиного супруга, павшего в последний день войны на окраине Парижа. Эх, барышня, вспомнила бы того человека, что передал этот чемодан тебе, а не его родителям.
Обычные бритвы-ложки, рубашки, пахнущие теперь не походом, а прошлым. И письма. Их, кстати, надо непременно прочитать. Боярина Михаила в храме поминают на каждой службе, но я сама должна что-то сделать ради его памяти.
Обязательно почитаю. А пока — переложить бумаги в секретер под ключ и пустить в комнату девиц со швабрами.
Пасха пролетела по весне как легкокрылая голубка с невиданными цветными крылышками. Анилиновые красители я еще не синтезировала, как и ванилин. Хотя была уже в начале этого пути. А вот брильянтин зеленый, тот, что в будущем по-простому будет называться зеленкой, у меня уже был.
Ярко-изумрудные яйца на Пасху наделали в округе шуму. Я не жадничала, потому в такой цвет покрасили не только барские яйца. Дворовые детишки возле церкви играли в битки этими диковинками и стали звездами среди соседей, у которых, кроме коричневых, желтых и свекольных расцветок, никаких других не было. Не то что у наших! Издалека видать невиданные писанки!
С Лизой, Степкой и Дениской мы и вовсе разрисовывали наши яйца кисточками в красивые узоры. Конечно, ангелочки и зайчики вышли слегка кривоватые, но улыбчивые. Батюшка сам умилялся, когда святил. И куличи у нас были на редкость в здешних краях — с помадковой верхушкой, с изюмом, курагой, орехами и целым пряным букетом, будто пекли их где-нибудь в Александрии. Я опять не стала жадничать и велела Пасху праздновать широко: приготовить угощение и для дворовых, и для барщинных, которые пришли на службу сначала в церковь, а потом и в усадьбу — разговляться.
А после Пасхи настало время пахать и сеять. Снег стаял окончательно, но весна выдалась дождливой и мокрой. Мужики уже начали потихоньку тревожиться за урожай.
Глава 17
Оказывается, на Пасху существовал замечательный обычай: первое воскресенье и всю последующую неделю каждый желающий мог подняться на колокольню и звонить в колокола. По словам отца Даниила, старый барин так развлекаться любил, а вот барыня не очень — подниматься ей было тяжко.
Я не поленилась и отчасти поняла свою неродную мать: несколько ступеней нуждались в ремонте. Еще в воскресенье я попросила плотника проснуться завтра не очень поздно: узнала, что в тогдашней России Пасхальная неделя — неофициальный отпуск. Он уважил просьбу, и я получила не только музыкально-ритмичное развлечение, но и смотровую площадку. Ходила наверх даже с Лизонькой, посмотрели с высоты на имение, и я запомнила, что надо поблагодарить плотника за то, что еще укрепил ограду.
Среди не пропавших вещей старого барина нашлась подзорная труба, привезенная из какого-то военного похода. Я протерла стекла и впервые смогла разглядеть свои владения, лишь поворачиваясь на месте. Картина, правда, напоминала один из этапов всемирного потопа — бескрайнее буроватое море там, где положено быть полям, небольшое течение там, где протекала Голубка, превратившаяся в аналог Волги. С селом почти все в порядке — подтопило только часть огородов, но это, может, и на пользу.
Стала разглядывать более отдаленные пейзажи, благо погода была редкой для этой весны — почти ясный день, с видимостью на много километров вперед. Или верст, как говорят сейчас.
Дальние, соседские поля тоже стали водным миром. Можно не сомневаться — и в лесу тоже плещется вода. Может, за исключением нескольких пригорков.
Я сосредоточилась на одном из них — прогалина давала обзор. Что там за шевеление? Коровы? Похоже, так.
Дьячок, поднявшийся на колокольню, подтвердил мое предположение.
— Дак это скотинка из Егорово. Деревушка бедная, всегда сена вдосталь не запасают и гонят коровушек на первую травку. Ну а нонче-то не сообразили, что вода прибудет быстро, выгнали, а коровки возвращаться забоялись и стали бродить, где суше, пока на пригорок не вышли. Может, вода завтра на спад пойдет, а может, поднимется и их затопит, бедных.
Мне стало жалко коров, пусть и чужих. Для крестьянина корова — без всяких шуток кормилица. Потерять ее — настоящее горе. Егорово — не мое село, но по-людски надо было помочь. К тому же мои мужички, не занятые на технических работах и стройке, отдыхали. Пусть-ка потрудятся.
Спасательная экспедиция началась на другой день, когда все убедились, что вода и не думает убывать, вовсе даже наоборот. Я сама решила в ней поучаствовать, одевшись максимально просто, а на ногах — сапоги барина-отца.
Вышли пораньше, на пяти лодках, к которым сзади крепились два плота. Все это было спущено в мутные воды на околице. Еремей сначала бурчал, что он конюх, а не лодочник, но, так как езда временно прекратилась, стал капитаном одной из лодок, а потом — адмиралом эскадры. Не мне же орать: «Чего веслом по кустам елозишь?» Он время от времени промерял шестом глубину и докладывал: два аршина, полтора.
Я, не просто запомнившая, но и нарисовавшая схему маршрута, стала штурманом. Нашей задачей было добраться до горки, не сбиваясь и не кружась среди полузатопленных полей и рощиц, и мы ее выполнили.
Наконец лодки стали не только задевать кусты, но и скрести килем почву. Парни отправились на разведку, и уже скоро донеслись их удивленные крики:
— Эмма Марковна, тут не только коровы!
Действительно, на возвышенной полянке наблюдалось подобие то ли Ноева ковчега, то ли рая, в котором Адам и Ева еще не успели нагрешить. Кроме десятка коров с двумя телятами, на поляне спасались несколько лис, множество зайцев и даже один волчок. Он сидел у кромки воды и поглядывал на коров не столько с аппетитом, сколько со страхом.
Детали спасательной операции мы обговорили еще в пути. Телят и трех самых бессильных скотин подняли, заставили добрести до плотов и туда повалили. Остальным, более здоровым, предстояло идти своими ногами — передовая лодка постоянно проверяла фарватер, чтобы коровам было по брюхо или чуть выше. Стимулировали их краюхами хлеба, кроме того, в замыкающей лодке двигалась спасательная команда из парней, готовых прыгать в воду и вытаскивать коров, если они завязнут или запутаются в кустах.
Тут возникла непредвиденная ситуация: когда плоты приблизились к кромке тверди, один заяц прыгнул и замер рядом с теленком на первом бревне. За ним последовал еще десяток зверушек, потом потянулись лисы.
— Кыш, окаянные! — крикнул какой-то мужичок, замахнувшись веслом. Несколько заек перепрыгнули на соседний плот подальше от него.
Я остановила мужика и прочла импровизированную лекцию о том, что Господь каждую тварь со смыслом создал и велел Ною в ковчег этих тварей поместить. А что они сейчас костлявые и шубы свалявшиеся — это тоже Божье указание. Трогать их не след, а надо помочь и ждать, когда к осени войдут в норму.
Мужики покивали, повздыхали и начали обмениваться шутками. Настроение удивительным образом поднялось у всех участников экспедиции. А я подумала — вот и правильно. Так и должно быть. Человек в базовой, так сказать, комплектации любит осознавать себя существом добрым и великодушным. В повседневной жизни, каждый день, особенно когда живешь трудно и впроголодь, это становится роскошью.
А тут мы не только помогаем людям из бедной деревни. Не только коров спасаем, что мужикам само по себе понятно и близко. Простых тварей не бросили, от которых ни пользы, ни прибытка. Даже волчка, накинув на морду веревочную петлю, затащили в последнюю лодку и прижали под лавку, чтоб не огрызался.
