Однако, было мне приятно, что с сестрой все хорошо, и защитить я от ее Серого смог. Стоило ли подозревать Серого в том, что именно он убьет Свету в будущем? Я не знаю. В прошлый раз не было никакого Серого. А Свету все равно убили. Ну ничего. Я буду с Пашкой ухо востро держать.
— Игорь! — Вырвал меня из раздумий Светин голос, — ты что хмурый такой стал?
— Хмурый? — Немедленно улыбнулся я, — никакой я не хмурый. А наоборот, даже очень веселый.
— Это ж что тебя развеселило-то? — Мамая принялась разливать по чашкам борщ.
— Да вот, борщ твой развеселил, — я помешал наваристый борщ ложкой, — весь день голодный в гараже торчал. Аж живот к хребту присох. А тут такая красота!
— Не торопись, погоди отца, — улыбнулась мама.
Вдруг заскрипели деревянные порожки. Я поднял от тарелки глаза. Это отец спустился во двор. Высокий, такой же как я, он все еще был довольно статным для своего возраста. Только животик, натянувший белую майку, говорил о его поздней зрелости, да лицо: обветренное и грубокожее.
Отец вошел под свет. Присел за квадратным столом. Поигрывая алюминиевой ложкой, глянул в большую чашку с синей каймой. В ней приятным духом исходил свежий борщ. Из юшки аппетитно выглядывало вареное куриное бедро.
— Анка, — сердито сказал отец, — это что тебе, борщ, что ли?
Я ухмыльнулся, видя его игру. Несмотря на то, что папаня строго искривил губы и даже нахмурил пушистые брови, глазами он все равно продолжал игриво улыбнуться матушке. Этот смешок сохранялся всегда: и в горе и в радости. Исчез он только в тот год, когда Света рассталась с жизнью, а папкины голубые глаза от этого потускнели.
— Чего тебе еще не так, Сеня? — Удивилась мама, — чего не хватает-то?
Света же, по-детски испуганно посмотрела на отца, не разобрав его игры. Когда перевела округлившиеся глаза на меня, я успокаивающе ей подмигнул. С улыбкой кивнул на батю. Испуг сестры сменился кратким удивлением.
— Да это ж никакой ни борщ! А просто какая-то тюря! Только заместо хлеба картошка да капуста! — Деланно строго продолжал отец.
— Вот плут старый, — рассмеялась мама, — уж шестой десяток землю топчет, а все как дите! Светка! Придвинь отцу! — Указала она на деревянную, пахнущую луком разделочную доску.
Света потянулась и пододвинула ее. На зажиревшем деревце доски лежали свежий зеленый лук, ломти колхозного хлеба. Сало, разложенное веером, поблескивало жирком.
— Ну вот! — почесывая волосатую грудь, сказал отец, — Вот! Уже что-то похожее на борщ! Но еще не совсем!
Отец посмотрел на маму с хитрым прищуром.
— Ну чего еще? — Добродушно засмеялась мать.
— Анка, — отец весело поднял брови, как бы предостерегающе замотал головой, — не зли!
— Ой! Да ну тебя! — рассмеявшись, мать махнула рукой и, встав из-за стола, вернулась в дом.
Через полминуты она уже скрипела деревянными ступеньками веранды, выходя на улицу. В руках ее желтели в ламповом свету чекушка водки и граненый стакан.
— Вот! Вот это уже борщ! — Довольно заявил отец, наблюдая, как мама наливает ему четвертинку стакана.
— Много не налью, — строго сказала мать, — тебе завтра в бригаду.
— Три стопки, — хмыкнул отец.
— Ага! Не пустют на трактор, — запротестовала мать. Но видя батину улыбку, смягчилась, — две!
— Да кто ж, баба глупая, — рассмеялся он, — по две стопки пьет? Только дикари, да эти, как их. Капиталисты! Язви их в корень!
— И не проси! Не налью больше!
— Ма, — вмешался я, — а ты мне налей. Давай я батину вторую выпью.
— Во! Послушай, — улыбнулся отец, — что тебе умный человек говорит! Давай, Игорек. Так хоть не так уж скучно получается, когда вдвоем пить!
Мать вздохнула. Отправила Свету в дом, за вторым стаканом. Мы с отцом звонко чокнулись. Выпили одним махом. Отец даже не поморщился. Тут же закусил соленым пером зеленого лука. Принялся за борщ.
Ядреная жидкость обожгла нёбо и горло. Провалилась в желудок, распространяя по телу тепло. Отвык я от водки. Почти не пил уже давно. Здоровье не позволяло.
Тело, как ни странно, нормально приняло алкоголь. То ли водка хорошая, то ли дело привычное. Сложно было сказать.
Потом я взялся за ужин. Душистым утренним хлебом заедал я густой и наваристый борщ. Звонко откусывал подсоленный зеленый лучок. А вот с сальца, напротив, ножом аккуратно, стряхивал соль, прежде чем отправить в рот.
— Расскажи, — начала с набитым ртом Светлана, совсем по-ребячески, — а как ты сегодня поломался? Далеко ли от станицы стоял?
— Когда я ем, — начала мама поговорку, предназначенную для детского уха, — я глух и нем, Светка.
Сестра недовольно вздохнула, но послушалась. Некоторое время за столом, при свете лампочки, что гнездилась в черном патроне, на стене дома, слышалось только довольное чавканье.
Мне и правда было приятно. Приятно просто помолчать с родными, которых я не видел так много лет. Приятно было снова попробовать этой простой, но вкусной пищи. Все казалось еще вкуснее, когда ужинаешь, завтракаешь или обедаешь на улице, под открытым небом. И даже хитрые комары, что почти беззвучно садились на кожу и норовили укусить, не портили вечер.
Потом пошел разговор. Говорили о том, что было за день. Отец рассказывал какие-то веселые байки с работы.
— А я завгару нашему и говорю: раз уж машину нам дать не могуть, — гремел отец за столом, — давай мы баб возьмем, да и в прицеп посодим! Я сам их на свеклу полоть повезу!
— Ну-ну? А они че? — С интересом, подперев голову ладонью, спрашивала мама.
— Да завгар смотрит на меня ошалелыми глазами, а Манка, ихняя бригадирша, давай орать, мол, знаем мы, как ты, Сеня, ездишь! Не по ровному, а по буеракам нас потащишь! Прицеп на кочке подпрыгивает, вот мы все и посыплемся!
Маманя зычно захохотала. Света же, сложив подбородок на кулачки, улыбнулась.
Отец у меня был тем еще весельчаком. Вспомнились мне его выходки, когда я был совсем мальчишкой.
Иной раз возьмет меня папа в бригаду. Весело мне там было. А как домой едем, отец глядь! А там, вдоль дорожки, бабы с полей топают. Идут босые, да на крепких плечах тяпки несут. Ну батя к-а-а-а-к дуднет в сигнал! Колхозницы все разом и подскочат, как ужаленные.
Отец едет, смеется, щерит желтоватые зубы. А как мимо женщин проедет, услышит по-мужски крепкие матюки да отвечает:
— А? Чего, бабоньки говорите? Ниче не слышу! Мотор весь слух перебивает!
Вскоре стали расходиться. Прибрав стол, мама со Светой ушли в дом, от комаров. Мы с отцом вышли за ворота. Батя закурил. Протянул мне открытый беломор. Когда я отмахнулся, он спросил:
— Чего ты? Заболел че ли? Курево не хочешь?
— Да что-то не хочется, — обнял я свои плечи. Оперся на все еще теплые от солнца доски забора.
— Голова, че ли? — Не глядя на меня сказал отец.
— А ты откуда знаешь? — Выпрямился я.
— Сашку Плюхина встретил. Он рассказал, что бы у тебя удар солнечный. Что отшибло память.
— Мамка со Светкой не знают, — догадался я.
— Не-а. Не стал я им пока мест говорить. Пригляделся, ты, вроде нормальный. Ну и не стал. А то ты ж знаешь этих бабочек, — посмотрел он на меня теплыми глазами, — начнут бегать, вокруг тебя. Кудахтать так, что аж голова разболится.
— Да нормально все, пап, — я скрестил руки на груди, — спасибо, что не стал рассказывать. Мать беспокоить. А Светке я сам потом скажу.
Я думал, что отец воспротивится. Скажет, что не стоит беспокоить и ее.
— Угу, — только и ответил он, а потом глубоко затянулся. Уголек осветил красным его грубое лицо.
Дом наш в эти года был не очень велик. Были в нем: зал, прихожая, да две маленькие комнатки по обе стороны печки. Ну еще узкий коридорчик, которым пользовались как кухонькой.
Там, пока мать с отцом были в зале, я и поймал Светлану за книгой.
Почему-то я не удивился, что нашел ее здесь. Сестра почему-то считала, что в коридорчике самое лучшее освещение. Хотя висела тут простая тускловатая лампочка, такая же, как и в остальном доме.
