тут же до меня дошло, что это некрасиво. Чтобы снять неприятное впечатление, я добавила уже с улыбкой (или оскалом?), но по возможности чуть мягче:
— Да и где вы тут рану увидели? Так, простая царапина. Поэтому я попрошу: не нужно отчитывать моего подопечного! Я сама с этим могу справиться, как бы меня учили этому. А он — самый обычный малыш! Балованный, любознательный, но малыш! Знали бы вы, как мы в детстве чудили⁈
— И как же вы чудили, Даша? — Лизавета с интересом уставилась на меня. Даже на стул присела, сложив руки на переднике.
Я взглянула на дракошу. Малыш сидел на попе и переводил испуганный взгляд с меня на нашу помощницу. Нижняя губка уже подрагивала, предсказывая что дракончик собирается перейти на ультразвук. А мне этого не нужно. Хотя голова болит адски…
Я взяла дракошу на руки и присела на диван. Прижала Эйдена к себе и поглаживающими движениями по спинке стала успокаивать кроху. Шипы гребня пока ещё были мягонькими, нежными, словно вылепленными из силикона. Помню, такими же на ощупь были копытца у новорожденных поросят — однажды я видела, когда была в деревне у бабушки подруги.
Потом, буквально через месяц, они, шипы, наверняка, окостенеют. Это будут уже органы нападения и защиты. Тогда уж его не погладишь так просто… Так что, Дашила, лови момент, как говорят: «Сопливых вовремя целуют — успевай, пока шмыгну».
— Если вам интересно, могу рассказать некоторые шалости, — я улыбнулась, непроизвольно погружаясь в детские воспоминания.
— Родители у меня погибли. Когда я была в летнем лагере, они сгорели в доме. Мне не хочется вспоминать об этом… Но детство моё прошло в детском доме. У нас была одна няня, которую мы сильно все любили и звали мамой Таней. Она оставалась с нами на ночь. И вот она нас частенько чем-нибудь баловала. Однажды принесла банки сгущённого молока и сварила его. Вкуснотища получилась!
Ну, мы и запомнили. Чуть подросли — научились сбегать «на свободу». Ну, где кому-то поможешь, где попросишь, а кое-кто даже и воровством не брезговал, но к вечеру небольшие деньжата у нас собирались. Мама Таня тогда уже на пенсию вышла, а её «варёнку» мы всё ещё помнили. В те времена ещё варёную сгущёнку не продавали в магазинах почему-то.
И вот как-то купили мы аж целых три банки сгущёнки, прокрались на кухню и поставили их варить. И вроде всё сделали как надо: и воду в кастрюльку налили, и огонь слабенький сделали. Но то ли увлеклись и забыли, то ли всё-таки огонь был сильный, но банки наши взорвались! О том, как нас заставили отчищать коричневую сладкую массу со стен и потолка на кухне, лучше не вспоминать… Ещё и сладкого лишили на целую неделю.
Элизабет, вроде бы, смеялась вместе со мной, но глаза её оставались серьёзными. Даже, кажется, превратились с острые иглы, которые как будто бы вонзались с мой мозг и пытались дотянуться до тех глубин, куда мне и самой не было хода…
— А вы, Даша, совсем не помните, что было с вами до детского дома?
— Ну, кое-что помню, так, смутно. Вот ещё помню, что как к какому-то празднику (к какому — не знаю, но весной) мама побелила потолок и стены в доме, повесила на окна новые белые занавески, кровати убрала свежими новыми покрывалами. Убравшись, мама ушла на работу — она в телятнике за телятами ходила. А ко мне пришли ребята с улицы, от дождя решили спрятаться. И кто-то, вроде как Петька Хохлатый (у него чёлка всегда торчала, как гребешок) придумал в «войнушку» поиграть.
«Пулек» наделали двух цветов: зелёных и синих, чтобы понятно было, кто в кого стреляет. Их их бумаги наделали. Сначала тетрадные листы раскрашивали шариковыми ручками, потом рвали на кусочки, жевали и скатывали шарики. Оружие делали из самих шариковых ручек: раскрутили их, стержни вытащили и «пульками» цветными плевали друг в друга, армия на армию.
Кто победил, я уже не помню. Но и потолок, и стены, и шторы, и стёкла окон, и покрывала на кроватях украсились разноцветными бумажными шариками, которые мало того, что плохо отлеплялись, но и оставляли цветные пятна. В общем, что такое крапива, я запомнила.
Пока я рассказывала о детских шалостях человеческих детишек, драконий малышок, прижавшись лбом в мою грудь, закрыл глазки и начал посапывать. Лизавета сделала знак рукой, чтобы я переложила кроху в постель, и поманила меня вон из комнаты.
— Пока Эйден спит, мы можем спокойно выпить чаю с пироженками и побеседовать.
Она и в самом деле настроена ко мне доброжелательно или хочет чего-то добиться от меня? Мы пили ароматный чай, а эта мысль так и не давала мне покоя: почему Лиза-подлиза вдруг воспылала интересом к моим детским воспоминаниям?
На каком-то этапе беседы наставница-помощница таки спросила то, что её сильно мучило:
— Когда вы плавали с дракошей в бассейне, я обратила внимание на то, что на вашем правом плече есть шрам. Вы не помните, когда он у вас появился?
Глазастая, однако… Ну да, шрам есть. Откуда появился — не помню. Спрашивала у мамы, помнится, но она начинала нервничать и каждый раз рассказывала мне по этому поводу разные истории. То меня будто бы своровали цыгане, поставили на плече клеймо, будто бы я их рабыня. А когда милиция (тогда ещё была милиция) меня нашла и вернула родителям, они решили избавиться от этой гадкой метки. По второй версии у меня просто появилась на плече гемангиома — это такое кровавое пятно типа родимого, которое растёт и может разрастись до достаточно больших размеров. Хирург предложил удалить его в раннем детстве, чтобы отвратительный нарост не портил внешность.
Элизабет, слушая мои пояснения по поводу шрама, была очень серьёзна, хотя я сама хихикала и шутила. Такое внимание к подобной мелочи было очень странно… Тем более что у меня полно и других шрамов: на коленке, на лбу и даже около нижней губы (ткнулась в штакетину, когда торопилась схватить портфель с травы и побежать к маме). Но почему-то Лизу заинтересовал только этот шрамик — на плече.
«Десерт» рифмуется с «судмедэксперт»
Даша
Появления на кухне Коаксоч стало для меня даже не удивительным, а… Да будто бы бомба взорвалась, вот чем оно для меня стало! Нет, ну ведь ясно, что она о чём-то догадалась, заревновала. Тогда зачем припёрлась сюда? Странная выходка
