Ознакомительная версия.
– Давай, – Николай отвернул крышку и сделал пару глотков. Действительно полегчало.
– Все пьете? – послышался за спиной строгий голос кота. – Один я тружусь, как проклятый, в холоде и голоде… Куда пленного девать?
Коля пожал плечами.
– Можешь сюда притащить.
– Неси! – крикнул Базека в сторону возвышающегося над кучей трофеев Годзилки. – Только не помни окончательно.
– А чо ему будет, он железный, – Змей не стал утруждаться и просто волок рыцаря за ногу, стараясь провезти лицом по всем встреченным муравейникам. – Забирайте.
– Мужик, ты живой? – Николай подошел и попинал в помятую дубиной кирасу, а не получив ответа, нагнулся. – Дай хоть на рожу глянуть.
Забрало удалось открыть с большим трудом.
– Говорить можешь? Гитлер капут, ферштеейн?
Вместо ответа рыцарь молча ударил Шмелёва трехгранным стилетом, выскочившим на пружине из латной перчатки.
– Ах, ты… как я теперь… – и, не договорив, князь упал.
Из записок Николая Шмелёва
«Честно скажу – умирать мне не понравилось. Не то чтобы больно, а неприятно. И последней мыслью было не что-то возвышенное, как полагается при героической гибели, а сожаление, что так и не успел пообедать. И еще обида на дырку в животе. Как бы я с таким видом на пиру перед гостями показался? Стыд, да и только. Тем более, к вечеру обещалось быть Славельское посольство с чрезвычайными полномочиями, а тут кинжал в брюхе. Нехорошо, урон престижу княжества перед послами. Они-то сами блюдут, да. Предпочтут сесть на кол (это нормально в здешнем обществе), чем кушать на официальном приеме деревянными ложками. Страшная и странная штука – политика.
Но это я отвлекся. А собирался объяснить, как же я живой остался после того, как умер. То есть не умер, а убили меня. Нет, сначала убили, и только потом умер. Тьфу, сам запутался. Впрочем, это не столь важно.
Получив предательский удар, пробивший печень, я сразу, минуя промежуточные стадии в виде светящихся труб, оказался в скромном офисе, где за старомодным столом с зеленым сукном и малахитовым чернильным прибором сидел грустный дядька средних лет неопределенной национальности. Белых одежд на нем не было, и, вопреки расхожему мнению, чесноком не пахло. Напротив, благоухало благородным «Фаренгейтом», и только потертый светлый костюм от фабрики «Восход» немного выбивался из общего стиля. Постараюсь дословно воспроизвести все разговоры на том свете, благо на память больше не жалуюсь.
– Слушаю вас внимательно, молодой человек.
– Нет, это я вас слушаю, – отвечаю как можно вежливее.
– Ах да, новенький… Что же отчетность портите, юноша?
Юноша? Сомнительный комплимент. Он что, слепой?
– Простите, какую отчетность?
– Да вот эту, – чиновник похлопал ладонью по лежащему на столе пухлому фолианту. – Здесь все точно записано. Вы в каком году изволили родиться?
– Э-э-э…
– Вот именно! А почему тогда умираете на восемь с лишним веков раньше предназначенного? Что за самоуправство? Так не положено.
Я почувствовал себя неуютно и стал оправдываться:
– Извините, случайно получилось. Дело в том, что меня только что зарезали.
– Это ваши проблемы, и знать про них ничего не хочу, – упорствовал дядька. – Будьте добры умереть, как полагается приличному человеку. Возвращайтесь обратно и не смейте морочить мне голову. Вы весь баланс за второе тысячелетие испоганите. А как душу на довольствие ставить? Где фонды? Об этом хоть подумали, прежде чем под нож соваться?
– И что теперь мне делать?
– Ну, я же сказал – отправляйтесь домой и ждите. Не беспокойтесь, в назначенный срок вызовут, – чиновник сбавил обороты и объяснял более терпеливо: – А еще лучше, подождите немного – свяжусь со специалистами из технического отдела. Пусть поставят блокировку. Ваше дело молодое, воюете постоянно, еще не хватало каждый раз туда-сюда мотаться. А так полежите чуток и опять, как огурчик. Устраивает?
– Как Дункан Маклауд?
Дядька помрачнел:
– Только спецам про него не ляпните. Опытный образец, сбежал несколько веков назад, до сих пор поймать не могут. Обидятся, ей-богу. А оно вам надо?
– Понял, буду молчать.
Тут же, буквально часа через два, действительно подошли два парня в белых халатах и увели за собой. От обоих явственно попахивало спиртом. Тот, что постарше, с лихо закрученными рыжими усами, заметил мое принюхивание и спросил напрямую:
– Ты как насчет…
– Всегда! – честно ответил я.
Разговор продолжился прямо в лаборатории, причем, насколько помню, чуточку затянулся. Ненадолго – на день или два. Все же кусок канифоли не самая лучшая закуска. Наконец собравшиеся с силами специалисты усадили меня в кресло и с ног до головы опутали проводами. Один из спецов, кажется, Израил, если не путаю, сел перед огромным пультом со множеством кнопок и клавиш, став похожим на пианиста в филармонии.
– Коля, тебе кости укрепить?
– Не знаю.
– Ладно, пусть будет. Сейчас мы из тебя настоящую Мэри Сью сделаем!
– Эй, – забеспокоился я и принялся срывать с себя присоски. – Бабой быть не хочу.
– Это так образно говорится. Сядь на место!
– И все же…
– Да ладно, не бойся, все будет хорошо. Мы же из хранителей сюда разжалованы, плохого не посоветуем.
Действительно, процедуры прошли гладко, не отразившись на внешнем и, по некотором размышлении, внутреннем облике. Успех закрепили легким обмытием. И еще раз. И еще. Неизвестно, сколько бы продолжались наши посиделки, если бы Израил случайно не взглянул на монитор стоящего на столе компа.
– Коля, а как там у вас хоронят, закапывают или кремируют?
– Кого как, а тебе зачем?
– Мне ни к чему, а вот тебя уже отпевать заканчивают. И певчие, кстати, фальшивят на верхних нотах.
– Вах, Изя, да? Не отвлекай человека, ему пора.
Мы крепко пожали друг другу руки, и я очутился в тесном гробу. Подушка какая-то колючая… А певчие, да, и врямь фальшивят.
Над городом плыл колокольный звон, торжественный и грустный одновременно. У церкви Перуна-пророка собрался народ, но внутрь почти никто не попал – не хватило места. Стоявшие в оцеплении воины сдерживали толпу, пытающуюся пробиться для прощания с князем, и сдержанно, подобающе моменту, переругивались с самыми настырными.
– Куды прешь, идолище толстомясое, мать твоя кобыла! – Суровый, со шрамами на лице десятник ткнул тупым концом копья в выпирающее брюхо славельского купца, приехавшего в составе посольства, но, по случаю малого чина, на отпевание не допущенного. – Сейчас закончится, и всех допустят.
– А можа пройду, а? – не отставал гость. – А я отблагодарю.
– Чем?
– Вот, – в руке просителя блеснула монета.
– Другое дело! – десятник посторонился, и купчина протиснулся между воинами. Серебряный крестовик незаметно поменял хозяина. – Добро пожаловать, ваше степенство!
Вслед за этими словами в купеческое ухо влетел кулак в тяжелой кольчужной рукавице. Гость коротко ойкнул и повалился носом в пыль.
– За что ты его так, дядя Фрол? – удивился кто-то из толпы. – Ить денежку-то взял.
– И чо? Теперь приказ выполнять не надобно, а? Да за такие слова…
Спрашивающий в испуге отшатнулся и спрятался за чужие спины, а десятника потянул за рукав один из подчиненных:
– Брось ты их, Фрол Твердятыч. Чего они в службе понимают?
– Действительно. – Старый воин оглянулся и размашисто перекрестился на церковь. – Вот князь понимал, да. Но ничего, Макарушка, он нас милостью своей не оставит.
– Это как?
– Я слышал, будто митрополит его в святые произвести хочет.
– Да ну?
– От те и ну. Савва, ежели чего обещал, сделает.
– А разве можно?
– Чего бы нет-то?
– Ну как… – Макар понизил голос. – У грекосов монахи годами не моются, святости достигая. Постятся, опять же, а уж на баб и взглянуть боятся. А через то некоторые наложением рук людей исцеляют. Чесотку там али чирьи.
– Ну, ты и дурень – баней проще такое лечить.
– То баня, а то святость.
Тяжелый подзатыльник оборвал рассуждения, а перед носом нарисовался кулак.
– За что?
– Сейчас еще добавлю, тогда узнаешь. Неча совать свой нос туда, куда кобель хвост не совал. Твое ли дело?
– Да я же в хорошем смысле слова.
– А в любом. И не гневи Господа, Макар, а не то женишься на рябой и кривой. Ага, на обеих. И сопливые будут обе.
– Так ведь… Наш князь и выпить любил, и покушать. И прочее тоже.
– Вот! – десятник в подтверждение своих слов выставил указательный палец. – Не липнет к нему грех, понял? Князю, в отличие от твоих грекосов, некогда на всякую хрень отвлекаться.
Макар в задумчивости почесал за ухом.
– Как про живого говоришь, дядя Фрол.
– А то! Дело-то продолжается, город вот этот… Да и прочее. Жить, Макарушка, нужно так, чтобы и сам радовался, и людям на тебя смотреть было радостно. Вот ты, человек служивый, какую главную задачу свою видишь?
Ознакомительная версия.
