последовал. В этот момент мне выпала возможность порепетировать роль идиота.
Я таращил глаза, как заведённый повторяя по кругу одно и то же: «Никак, нет!» или «Всем доволен, спасибо армии, партии и родной стране!»
На пятый или шестой раз, мне кажется, замполит и правда поверил, будто я идиот. Он тяжело вздохнул, помолчал, а потом велел идти.
Мое появление товарищи встретили молча и настороженно. Первым подошёл Димон, как только выпала возможность. Я рассказал все без утайки. Мол, да, вербовали, но безуспешно.
Тут то и выяснилось, что практика эта достаточно распространённая. В конце концов, весь личный состав пройдёт через кабинет замполита. Просто меня дернули первым из-за вчерашней ситуации на ужине. Пока горяченький, так сказать, не остыл.
Сержант, стоявший неподалёку, наш разговор услышал и сильно им заинтересовался. Он весьма в красочных выражениях пояснил, что если кто-нибудь из молодых солдат будет замечен в пределах непосредственной видимости или на расстоянии броска ручной гранаты от кабинета замполита, то лучше ему сразу же на месте писать рапорт о переводе в другую часть. Если конечно успеет. Что вряд ли. Но даже если успеет, это его не спасет. Ни в одной части Советской армии такому человеку не будут рады.
Я сержанта выслушал внимательно. И вроде, все он говорил верно. Что все пройдут, тоже понятно. Но один черт, у меня внутри возникло нехорошее предчувствие.
Вот так понеслась моя срочная служба. Весело, задорно, с огоньком. Хотелось бы мне сказать. Но нет. На самом деле, армия напоминала бесконечный день сурка. Я будто оказался на аттракционе, который медленно и печально вращался по одному и тому же кругу, иногда срываясь на сумасшедшую скачку взбесившихся деревянных лошадок. Но даже взбесившись, они один черт неслись все по той же траектории. До тошноты. От мысли, что так, возможно, пройдут ближайшие два года моей жизни, становилось дурно.
Правда, надо признать, после второго дня пребывания в части, почти неделю все оставалось тихо. Если данное определение можно вообще применить к жизни солдата.
С одной стороны, каждый день был, как предыдущий, а последующий, как предыдущие два. Но при этом, все, что меня окружало, выглядело неизменно удивительным. Далеко не в лучшем смысле этого слова. Иногда у меня появлялось непреодолимое желание встать посреди территории части и заорать. Громко, от души. Желательно, матом.
Где-то в глубине души я начал понимать, откуда у людей берется дикое желание сбежать отсюда подальше. И это вовсе не страх, не тяготы армейской жизни, не те самые неуставные отношения, которых пока что особо не заметил. Это — бесконечный парад абсурда, который мой, привыкший совершенно к другой жизни мозг, отказывался принимать. Для парней это все было естественным. Они знали, что пойдут отдавать долг Советскому государству. Для меня — натуральный сумасшедший дом.
Расписание каждого, (тут сделаю огромный, большой, бросающийся в глаза акцент), дня выглядело следующим образом. Подъем со всеми в шесть утра, зарядка, водные процедуры в ледяной воде, завтрак, от которого потом становилось гораздо хуже, чем до него, строевая подготовка, изучение устава воинской службы, ознакомительная подготовка с военной техникой и личным оружием будущей службы. Манданешься, как весело делать это ежедневно. Еще веселее, когда, например, во время изучения устава ты слышишь комментарий: «Учите! Учите устав! Вы как детей собираетесь воспитывать, дебилы?!» И первая мысль, которая появляется в голове: «Что это такое? Как вообще можно додуматься?»
Значительная, достаточно большая часть времени уделялась строевой подготовке: умению ходить в строю, поворотам в движении, построению в колонну и шеренгу, маршированию со строевой песней и всякая подобная лабуда. Одно и то же изо дня в день. Взвоешь от такого. И если честно, реально был к этому близок. Чтоб взвыть.
Но при этом, я был занят с утра и до ночи. А с ночи до утра пытался выспаться. Получалось вообще не очень.
Только закроешь глаза, уже раздаётся крик «Рота, подъем!» В какой-то момент поймал себя на мысли, что испытываю дикое желание встать с кровати, подойти к дневальному и заткнуть ему чем-нибудь рот. А ведь в душе я совсем не злой человек. Прежде склонностей к насилию в особо жестокой форме не замечал за собой.
Больше всего бесил тот факт, что я трачу каждый день впустую. Это в то время, как у меня, вообще-то, имелись два насущных, очень важных вопроса, не дающих покоя. От них, если что, от этих вопросов, зависело мое будущее.
Почему Соколов и почему именно я? Вот так можно было бы их сформулировать в одном предложении. А я тратил время на какую-то удивительную чушь.
С каждым днем моя уверенность в том, что вся эта история с перемещением в прошлое имеет какой-то сакральный смысл, только крепла. Просто я его, этот смысл, пока не вижу и не понимаю. А как тут увидишь, если двадцать четыре часа без перерыва — одно и то же, по кругу, и ни шага в сторону. Я, грешным делом, начал вспоминать каждый день своей прошлой жизни. Той, настоящей. Многие поступки вдруг стали казаться мне неправильными. Или это уже паранойя забралась в мой и без того утомившийся мозг. Я даже вполне реально задумался, а не прилетело ли мне все это за финты, которые исполнял на работе. Хотя, с другой стороны, куча психов и маньяков гуляют по России. Уж они всяко больше заслуживают наказания, чем сотрудник БЭПа, берущий вознаграждение за вполне себе адекватную помощь. А больше, кроме работы, упрекнуть меня не в чем. Бабушек не обижал. Людей не грабил. Даже кошечек и собачек всегда жалел. За что, сука, мне все это?!
Я на полном серьезе стал думать, что Армия — мое наказание. Осталось только разобраться, за какие грехи.
Зато, благодаря в первую очередь сержантам, я узнал, насколько удивительным может быть русский язык.
Эти люди выдавали такие перлы, что я иногда с подозрением всматривался в их лица, пытаясь найти признаки пусть тупого, но все-таки чувства юмора. Хотя бы в зачаточном состоянии. Но нет. Все было совершенно серьезно. Впрочем, офицерский состав от них тоже не отставал.
— Если у вас вместо головы — задница, информацию надо в записных книжках иметь! Вот как у меня! — Когда замполит на занятии, которое с какого-то перепугу вел лично, выдал эту фразу, а потом схватил со стола большой блокнот красного цвета с золотистым гербом на обложке и потряс им перед нами, я, не удержавшись, тихо хохотнул себе под нос.
