— А фамилия ваша чудесным образом выводит запах перегара? — Спросил я с улыбкой.
Девушка округлила глаза. Подняла чернявые брови, словно не поняла, всерьез я, или шучу.
— Не безобразничайте, товарищ, — смутилась вдруг она.
— Я даже и не приступал еще, — улыбнулся я, — безобразничать. Ну ладно уж. Если не хотите, можете молчать. Только тогда и моей фамилии не узнаете.
— А я вас тогда в книге не смогу найти! Ну и к работе не допущу! Будет вам прогул!
— А пусть будет, — хмыкнул я.
Девушка напучила губки и нерешительно опустила глаза в книжку. Задумалась.
— Фадина я, — сказала она тихо, — Маша Фадина.
— Игорь Землицин.
Девушка улыбнулась, но тут же через силу задавила улыбку. Приступила искать меня в учетной книге.
Мужики за моей спиной зашептались. Потом загалдели громче.
— Товарищи! — Строгим голоском крикнула Маша, — будьте добры потише! Мешаетесь же!
— Простите-простите!
— Виноваты!
— Будем соблюдать тишину!
Я сразу понял, что Маша Фадина была девицей с характером. Даже диспетчера нашего Лидию Петровну она заставила выключить свой магнитофон. А он, между прочим, играл вчера весь день. Музыка выводила из себя механика Степаныча, но тот, как ни пытался, не смог заставить Петровну ее выключить.
— Большое вам спасибо! — Сказала Маша, потом посмотрела на меня с милой, как бы детской строгостью, — а ваше отчество?
— Твое, — хмыкнул я.
— Что? — Не поняла Маша.
— Твое отчество. Мы тут все простые станичники. Говорим просто, думаем еще проще. Так что можешь ко мне обращаться на ты.
Улыбка снова моргнула на лице девушки. Она спрятала глаза.
— И как твое отчество? — сказала она немножко замявшись, а потом, видимо, чтобы добавить какой-то официальности, дополнила, — товарищ.
— Землицин Игорь Семеныч, — улыбнулся я.
— Семеныч, значит?
— Значит.
— Ну тогда начнем. Не будем задерживать очередь, — сказала она, отыскав мою фамилию, а потом придвинула мне граненый стакан.
— Я за пустые стаканы браться не привык, — пошутил я.
— А это и не стакан вовсе, — серьезно сказала она.
— А что ж?
— Инструмент проверочный.
— Да что ты? — Я рассмеялся, — я таким инструментом привык перегара добиваться, а никак уж не проверять его наличие.
— А я, — смутилась Маша, — проверю.
— Тонометра тебе не дали, что ли?
— Не дали. В поликлинике сказали, сломался.
— Ну ладно. Не беда, — я взял стакан.
— Дунь в него, пожалуйста, и я…
— Да знаем, — я рассмеялся, — плавали.
Дунув, вернул стакан Маше. Она задумчиво понюхала. Потом еще разок.
— Нету перегара?
— Нету, — заключила она и черкнула в журнале: «допущен».
Когда я сгонял к механику по выпуску Олегычу, и получил путевой лист на мехток, то вернулся к Маше, чтобы та расписалась в нем и поставила печать.
— Фадина, — спросил я, — а не работал ли у тебя кто из родственников здесь? На гараже?
Девушка оторвала взгляд от бланка путевого листа, подняла на меня глаза.
— Работал. А что?
— И кем же тебе был Андрей Фадин? Дед поди?
Я вспомнил одного из умерших в Белке шоферов, о которых мне рассказывал завгар. Именно одним из них и был Андрей Фадин.
Светлокожее лицо девушки потемнело. Уголки губ было поползли вниз, но она тут же вернула их обратно. Взяла себя в руки.
— Да. Деда это мой был.
— Вот как. Слушай, а что-то я тебя раньше не видал нигде.
И тогда Маша рассказала, что училась она в Армавире и жила там в общежитии. А теперь, перед выпуском, ее направили сюда, в Красную. Поселилась она теперь в родительском доме, с бабушкой по имени Клава и работает в поликлинике. Как пройдет практику, выпустится, то тут и останется.
А родилась она тоже в Красной. Растил Ее дед Андрей с бабой Клавой. Но пока Маша училась, дед умер на работе. И осталась у нее из семьи только старенькая бабушка.
Заметив, как притихли все в очереди, и даже не возмущались, что я задерживаю, я обернулся к шоферам, сказал:
— А вы чего уши греете?
Все замешкались, загалдели, делая вид, что не слушают.
— Не страшно только со старенькой бабушкой-то жить? — Спросил я, принимая у Маши путевой лист, — это ж, выходит, все на твоих плечах держится.
— Нет! — Решительно сказала она, а потом замялась, опустила глаза, — правда… Иногда бывает…
— Ну теперь не страшно будет, потому как я за тобой присматривать стану.
— Это как же? — Смутилась Маша еще сильнее.
— А вот увидишь, — сказал я, улыбаясь, — Напиши мне, — я вернул ей лист, — на обратной стороне, где живешь. Буду в гости заезжать.
Маша несколько мгновений в нерешительности помяла в руках карандаш. Потом все же вывела красивым почерком адрес.
— Спасибо, — сказала я, — заеду.
— Я, если не дежурю, — смутилась Маша, — бываю дома к шести вечера.
— Отлично! Ну, бывай! Будет кто обижать — кликай.
Из диспетчерской я вышел под рокот мужиков.
— Ты что это? — Встретил меня на входе Стенька Ильин, — на медсестричку глаз положил? Вон как долго ворковали.
— Любопытной Варваре, Степан, — ответил я шутливо, — на базаре нос оторвали.
Вокруг грянул мужицкий смех. Стенька снял кепку. Почесал светлую вихрастую голову. Я же направился к своему пятьдесят второму газону.
Механизированный ток станицы Красной находился на широкой подготовленной площадке, обнесенной бетонным ограждением. Были тут небольшая конторка, где сидел завтоком, да механик с электриком, весовая, сам ток и два длинных, как гигантские черви амбара.
Огромные весы, чтобы мерить гружёные машины, покоились прямо в земле, под шиферным навесом. Не поодаль протянулись зерновые амбары, в которых, до того как переправить на Армавирский элеватор, урожай хранили насыпью.
Один амбар был новый. Его белый, каркас, построенный будто бы из перевернутых кверху хоккейных клюшек, отражал яркое солнце.
Когда я посмотрел на второй, старый амбар, то поморщился. Его видавшая виды шиферная крыша серела вдали. Работать внутри него на самосвале было сплошным мученьем.
От воспоминания, у меня даже мышцы в руках будто бы засвербили. Словно бы в мышечной памяти проснулись воспоминания об узких пространствах и тяжелом руле. А петлять внутри старого амбара на низкой скорости приходилось постоянно.
Несмотря на ранний час, работа кипела тут полным ходом: колхозники, вооружившись вениками и лопатами, группками шли к амбарам, на чистку прошлогодних сорных остатков; электрик копошился у деревянного, стоящего, словно ведьмин домик на железных ногах, мехтока.
На мехток я приехал одним из первых. Бак у меня был полный еще со вчерашнего дня, и толкаться на заправке не пришлось.
На широкой площадке стояли и чего-то ждали еще два газона. Их шоферы, молодые, как я, парни, о чем-то судачили у заднего колеса одной из машин.
Я подъехал, стал рядом. Выбравшись из машины, поздоровался с мужиками.
— А чего стоите-то?
— Так мы первый раз, — сказал чернявый, похожий на казака высокий парень с по-мальчишески пушистыми усами, — ждем, пока скажуть, куда нам ехать-то.
Вторым же шофером был тот самый Микитка, что копошился в двигателе Пашки Серого. Его наивное, какое-то ребяческое лицо приобрело боязливое выражение. Хоть он и поздоровался со мной за руку, но словом отвечать не спешил. Будто бы боялся.
— Микитка тоже тут первый раз, — сказал за него чернявый, — на току-то.
Когда я увидел, что Микитка смотрит куда-то мне за спину, поверх плеча, то обернулся. Высокий мужчина, на вид лет под пятьдесят, шел к нам скорым шагом. Несмотря на теплую уже погоду, он носил старенький светлый пиджак. Фуражка на тон темнее покоилась на его голове.
Мужика я знал. Был это Петр Мелехов, завтоком. Вредный мужик, но зато честный.
Когда он приблизился и рассмотрел нас, то его смуглокожее лицо переменило выражение. Он нахмурился, а потом внезапно сплюнул под сапоги.
