деле, пристегивать меня наручниками к батарее и насильно интервьюировать. Однако, как подобный демарш будет воспринят социальным педагогом, а стало быть, и «опекой»?
Школьница, у которой не так давно приключилась клиническая смерть с последующей частичной амнезией, совершенно неконтактная, и ее необходимо срочно класть в «психушку» для полноценного обследования. Может ли «опека» устроить подобное? Ну, если возможно изъять ребенка из семьи лишь на основании доноса о том, что его или ее шлепают (якобы!) дома, то…
В общем, Морозовы, вашу внучку-дочку тут немножечко подлечат галоперидолом и, возможно, электричеством, а вы трепи́те себе нервы, бегая по судам и доказывая, что со Златой все хорошо и никакой «дурдом» ей не показан. Будете знать, каково это — сомневаться в том, что «соцзащита» желает гражданам исключительно всего наилучшего, и, что хуже, подставлять «уважаемых людей» под монастырь!
И чем бы все дело ни закончилось, в моей медкарте (навсегда!) будет запись о пребывании в «психушке». Это плюс ко всем прочим уже имеющимся там записям. Как подобное отразится на моей дальнейшей жизни? Как говорится, вопрос риторический…
Или же, к примеру, объявят, будто бы Злата замкнулась в себе. А почему это она замкнулась? Уж не потому ли, что дома создались невыносимые психологические условия? Чего стоит только попытка «маминого друга» пристрелить родительницу и меня! Думаю, эта карта еще будет разыгрываться. А значит, добро пожаловать на «передержку», Злата, дома же тебя обижают! А вы, Морозовы, опять-таки в суд!
Не-е-ет, это самое интервью игнорировать не стоит, однако за словами нужно следить особенно тщательно, дабы неосторожным словом не навредить ни себе, ни родным!
— А! Это хорошо! Интервью я люблю! — после недолгого молчания заявил я, и моя физиономия само собой расплылась в улыбке, которую, однако, силой воли убрал с лица. — Но директор, помнится, запретил мне…
Я недоговорил, ибо меня перебила педагог.
— Хватит паясничать, Петрова! Алефтина Викторовна имела в виду другое интервью! — раздраженным тоном заявила та.
Не-е-ет, ее раздражение явно направлено на меня. Это что-то личное?
Я достал из рюкзака телефон и, демонстративно начав писать звук, положил аппарат на бедро.
— Я знаю. Просто пошутила. А интервью — такой метод диагностики. — спокойно ответил ей, а затем заявил. — Я буду вести аудиозапись с целью устранения возможного недопонимания, если потом вдруг выяснится, что я сказала одно, а вам послышалось другое. И наоборот.
Услышав мои слова, женщины переглянулись.
— Злат, это было несколько… — психолог замолчала, подбирая нужное слово. — Конфронтационно.
— Неправда ваша! Это лишь разумная предосторожность с моей стороны, продиктованная инстинктом самосохранения. — я даже улыбнулся, ведь улыбка теперешнему мне так идет! — Алефтина Викторовна, вы, наверное, не очень в курсе моих взаимоотношений с «соцслужбой» в общем, и с «опекой» в частности?
— Ну…так, в общих чертах кое-что слышала. — ответила та.
Я заметил, что социальный педагог решила встрять в разговор, но не позволил ей этого.
— Кое-что слышали, да… Не так давно мы с бабушкой подали ряд заявлений, в милицию и во всякие прочие государственные органы, по факту противоправных действий, совершенных сотрудниками «опеки». Плюс выложили на «Ютюб» видео с этими самыми действиями. После этого милиция, фигурально выражаясь, приподняла трухлявое бревно всей «соцслужбы» в общем, явив на свет божий творящиеся под этим самым «бревном» непотребства. Натуральную мафию, «отжимающую» у одиноких московских стариков их квартирки, а самих стариков…ну, того самого.
— Я слышала об этом. — произнесла психолог, а физиономия ее выражала полнейшее отсутствие желания обсуждать данную тему.
— Короче говоря, пострадали «уважаемые люди», кормившиеся с этого бизнеса, если это можно так назвать. — я продолжил. — И из-за этого на меня обозлилась «соцслужба». На меня лично и на моих близких. И вот теперь…это все только на мой взгляд, ведь я могу и ошибаться, конечно…«соцслужба» использует «опеку» в качестве карательного инструмента против всей моей семьи. Такая вот веселенькая история. Надеюсь, объяснила доходчиво, почему я испытываю некоторое недоверие к людям, у которых в названии их должности присутствует слово «социальный»?
— Да. — односложно ответила психолог, покосившись на социального педагога, а затем поинтересовалась. — Увлекаешься психологией?
— Нет.
— Понятно. — повторила она, после чего, несколько мгновений помолчав, продолжила. — Злат, вообще-то, мой кабинет — место не общественное, и записывать наш разговор я разрешения не даю.
— А Илоне Васильевне даете разрешение? — я кивнул на видавший виды кассетный диктофон, который педагог держит в руках. — Или конкретно ей оно не требуется?
Перевел свой телефон в режим видеосъемки, после чего поймал в объектив обеих присутствующих женщин. С десяток секунд потратив на обдумывание того, что скажу, произнес:
— Я заявляю под запись, что возражаю против нахождения в этом помещении посторонних лиц, включая социального педагога, во время своего интервью школьному психологу. Однако если присутствие социального педагога — требование школьной администрации, то… Не сочтите это за неуважение, пожалуйста, но я банально отказываюсь от какого-либо диалога со школьным психологом, в присутствии социального педагога или без оного, если мне будет запрещено вести запись происходящего, ибо опасаюсь того, что мои слова впоследствии могут переиначить и использовать против меня.
Вряд ли пятнадцатилетние подростки говорят именно такими словами, особенно с работниками школы. Но и ладно, показать психологу некоторый словарный запас — это сейчас даже пользительно.
Я демонстративно встал.
На некоторое время в помещении наступила немая тишина.
Психолог глядела на педагога, явно ожидая, что скажет та. Сама же педагог, судя по гуляющим желвакам, видимо выбирала между тем, чтобы начать меня стращать разнообразными карами (вряд ли опытный сотрудник школы не умеет грамотно запугивать школяров) и тем, чтобы попросту задушить. Откуда у нее взялась такая злость (вернее, даже злоба!) по отношению ко мне?
— Ладно, пусть записывает. — прервав молчание, заявила педагог.
Она даже не стала возмущаться этим моим: «переиначить и использовать против меня». Всем присутствующим здесь все понятно…
Я хотел было выключить камеру и вновь включить диктофон, но передумал, решив, что эти двое станут вести себя много приличнее, если будет не только слышен их голос, но и видны их физиономии. Вероятнее всего, обе они (а социальный педагог вообще наверняка) видели запись, выложенную на «Ютюб-канале» 2man’off’а, и вряд ли захотят стать героинями следующей.
Прогулявшись до одного из детских стульчиков, развернул его в нашу сторону и поставил телефон так, чтобы в объектив
