детдом наверно отвезли, — предположил Слава, — куда же его еще? Он же ребенок.
Все ожидали ответа и, остановившись, вопросительно смотрели на рассказчика этой жуткой истории.
— Я его ребенком не считаю. Он кто угодно, только не ребенок. Хотя и жаль мне его, — ответил «одессит», — не дай Бог в таком месте родиться. Лучше у нас.
— Интересно, что с ним потом стало? — спросил Тёма.
— Не знаю, мы как советские офицеры посчитали правильным составить рапорт начальству. Я потом связывался с Бузиным, он рассказал, что вроде этого пацана пытались разыскать, чтобы взять его на поруки в часть или перевоспитание в Союз. Но так и не нашли. Кто-то сказал, что он все же сумел сбежать после нашего отъезда, другие рассказали, что его отдали на суд жителям деревни, в которой они бесчинствовали в тот день.
— И что они с ним бы сделали? — Паша был впечатлен рассказом.
— Думаю, что ничего хорошего, — Анатолий по прежнему не смотрел никому в глаза.
Мы снова пошли по дороге. До выхода из ущелья оставалось совсем немного, мне даже показалось, что я уловил носом дым от сигнального костра.
Я был единственным из нашей группы, кто молча выслушал весь рассказ и не задал ни единого вопроса. И хоть, в прошлой жизни я не служил в Анголе, я точно знал, что в этой истории всё правда. От первого до последнего слова.
Я был единственным из нашей группы, кто молча выслушал весь рассказ и не задал ни единого вопроса.
И хоть, в прошлой жизни я не служил в Анголе, я точно знал, что в этой истории всё правда. От первого до последнего слова.
Надо же, как судьба может причудливо связывать и развязывать судьбы.
Я лично знал в той, прошлой жизни Александра Николаевича Бузина, выпускника ВИИЯ, Военного Института Иностранных Языков и слышал эту историю во второй раз.
Теперь уже от лица другого свидетеля. Она потрясала своей прямотой и очевидной жестокостью даже меня подготовленного.
В восьмидесятых эта история многим представлялась чудовищной. Такие дети в Африке появились сразу, как только начались войны за независимость, а позже гражданские войны.
Вооруженные группировки рассматривали детей-солдат, как расходный материал, содержание которого очень дешево обходится.
Главарей таких банд или отрядов привлекала простота автоматического оружия, с которым дети могут легко обращаться.
Относительно высокая готовность детей сражаться за неденежные идеи, такие как пацанская честь, престиж среди сверстников и сверстниц, месть, большая психологическая гибкость и податливость делали их очень удобным оружием.
Стремление быть частью чего-то большего, чего-то наделенного правом сильного делало таких бедолаг абсолютно лояльным военному руководству и стирало любые сомнение в аморальности убийств и грабежей.
Бузин рассказывал умопомрачительные истории про Анголу и африканские войны.
Я подумал, что возможно знакомство с переводчиком, поможет мне наладить особые отношения с «одесситом».
Пока я раздумывал раскрывать ли свое знакомство с другим членом истории про ангольского пацана. Но решил немного подождать и продолжить наблюдать за ним.
Как я и предполагал он оказался «непростым» человеком. Было бы неплохо перетянуть его на свою сторону. Но я пока не знал, какие причины заставили его работать на мафию.
Он уже продемонстрировал свое присутствие, обозначил себя и то, что я под наблюдением у «одесских». Нейтрализовывать его глупо. Во-первых, могут пострадать невинные туристы, в во-вторых чего я этим добьюсь.
Мафия думает, что давит на меня, а я наоборот чувствую себя комфортно в его компании. Где-то в глубине души, я чувствовал, что он свой, армейский.
И в критической ситуации, я нашел бы нужные слова и, даже быть может вспомнил бы какие-то имена.
На это я особо не рассчитывал, зверь в человеческом обличии может пренебречь общностью. Но лев никогда не нападает на других представителей своего вида просто так.
Он может драться добиваясь самки, положения в иерархии или территории. По части территории я для «дяди» Толи скорее был больше «свой», чем одесские мафиози. Просто он об этом еще не знает.
Конечно, никакой не штурман дальней разведывательной авиации. Но сейчас это было не важно. Я намеревался из соглядатая сделать его если не другом, то хорошим приятелем.
По дороге мы нашли оставленные рюкзаки Славы и Паша. Они решили, что им будет проще идти без них.
Еще минут через двадцать мы вышли из каньона. Уже темнело. Вдалеке на опушке был виден сигнальный костер, возле которого суетились человеческие фигурки.
Они нас пока не видели, потому что мы были скрыты за тенью скал на узком выходе из ущелья.
Зато я сумел разглядеть фигуру Маши, Элен и Зои, рядом с ними находились еще четверо.
Я вскинул бинокль и увидел, что девчонкам с костром помогают два Сереги. Мои спутники за исключением «дяди» Толи, прошли вперед метров на пятнадцать.
Неужели они не пошли и не нашли следующую точку маршрута, турбазу со спасателями. Ведь два Сереги должны
Возможно, они уже вернулись? Так быстро вряд ли.
— Ну-ка можно мне взглянуть? — протянул руку к биноклю «одессит».
Я снял с шеи ремешок на котором висела оптика и протянул ему бинокль.
Он тоже высматривал кого-то у костра на опушке. Потом перевел взор на лагерь первой тургруппы, находящийся в глубине леса.
Осматривая всю округу, он очень тихо, так чтобы его не услышали остальные спросил:
— Так кого ты видел в тумане?
Я повернулся и уставился на него.
— Ну это точно был не волк.
— Не волк говоришь?
— По крайней мере если волк, то не четвероногий.
Мой собеседник ничего не ответил.
Я немного помолчал обдумывая стоит ли ему сейчас, говорить про Бузова. Возможно, что лучше возможности не представиться.
— Вам наш общий знакомый привет передавал.
— Какой общий знакомый?
Было видно, что он ожидал услышать про кого-нибудь из ментов, мафии или даже из комитетчиков. Но мой ответ его явно сбил с толку. Даже выбил из равновесия.
— Александр Николаевич.
Анатолий отставил бинокль, нахмурил брови и все так же не глядя в мою сторону вернул мне его.
— Александр Николаевич? Что-то не припомню…
— Ну вы только про него рассказали. Бузин Александр Николаевич, — это был чистый экспромт, но я знал, что я делал. Если я ничего не путаю, то «одессит» обязан капитану Бузину жизнью.
— Да? — в его интонации смешались удивление и недоверие. Он лихорадочно вспоминал, называл ли он его по
