Я отдаю Аникеичу сагайдак и, чтобы не сорваться и не сказать лишнее командиру звена, взбираюсь на крыло самолета, занимаю место в кабине, пристегиваюсь плечевыми и поясным ремнями. Быстрым осмотром убеждаюсь, что приборы никуда не делись за ночь, кроме снятого ранее прицела ПСБ-16, который пылится на складе в компании других. Включаю аккумулятор. Зажглись две лампочка, сигнализирующие, что на внешних подвесках по бомбе. Кручу пластиковый лимб пока не включенного, электрического бомбосбрасывателя, выставляя в положение на два авиационных средства поражения в залпе, чтобы сразу ушли обе бомбы. Обычно это делают на боевом курсе, но там будет слишком много других мыслей в голове. Размещаю на правом бедре самодельный дюралевый планшет с чистым листом бумаги. Жду, засунув руки в перчатках подмышки. В кабине холодно.
В небе появляется зеленая ракета. Снимаю перчатки, запускаю сжатым воздухом двигатель, прогреваю. В кабину идет тепло от него. Греется движок очень сильно, поэтому охлаждается маслом и водой. Масляный радиатор немного выступает под фюзеляжем. Как мне сказали, именно по нему и бьют немецкие истребители в первую очередь. Если попадают, двигатель начинает перегреваться и заклинивает или вспыхивает. Увидев, что командир звена начал движение, записываю время карандашом, который висит справа на веревке. Жду, когда сержант Юдаков, которому еще нет девятнадцати, проследует за самолетом лейтенанта Горбулько. В небе он займет место на левом пеленге. У пацана приказ следовать строго за ведущим и делать, как он. Я закрываю фонарь, начинаю движение. Взлетев, занимаю место на правом пеленге.
Ложимся на курс, проложенный перед вылетом, начинаем набирать высоту тысяча четыреста метров, под верхнюю кромку облаков. По приказу наимудрейших командиров штурмовики должны летать на высоте до трехсот метров, чтобы не заметили истребители противника, делая горку перед атакой, но с такой трудно будет найти цель. Район полета мы пока не знаем. Да и под облаками на нас невозможно напасть сверху сзади.
Летим почти двадцать минут. По пути стараюсь запомнить ориентиры. С первого раза вряд ли получится, но через несколько дней, если не собьют, буду летать, не глядя на компас, который привирает отменно. Ведущий покачивает крыльями, приказывая перестроиться, и начинает плавное пикирование. Сержант Юдаков перестраивается за ведущим, а я ухожу вниз вправо.
Впереди темный понтонный мост через покрытую льдом, покрошенным возле него, реку Волгу, неширокую в этом месте. Справа от него четыре позиции — две на ближнем берегу, две на дальнем — зенитных пушек «Флак-36» без бронещита и с задранным вверх стволом. Они на металлических повозках, легко буксируются. Расчет семь человек. Калибр тридцать семь миллиметров. В обойме шесть снарядов. Зенитчики заметили подлетающих штурмовиков, начали работать по паре, идущей на бомбежку.
Штурвал на «Ил-2» то ли в виде угловатого овала, то ли закругленного пятиугольника. Посередине две кнопки: верхняя — гашетка пушек, нижняя — пулеметов. Кладу большой палец левой на первую, правой — на вторую. Даю короткую очередь, подправляю курс, опять стреляю из пулеметов и, заметив, что идут в цель, давлю на обе гашетки. Пули и снаряды втыкаются в ближнюю зенитную батарею, кого-то убив или ранив, остальных разогнав. Беру чуть вправо и поражаю второе орудие на противоположном берегу. Слишком низко и быстро лечу, по всем сразу не успеваю отработать за один заход. Вывожу самолет из пикирования на высоте метров сто, делаю разворот с набором высоты, собираясь атаковать другие две зенитки, и замечаю, что все четыре бомбы моих соратников легли левее моста, сильно поломав лед. Как мне хочется думать, ведущий очканул, дернулся от разрывов снарядов влево и промазал, а ведомый сделал, как он.
Я доворачиваю и на высоте метров сто захожу в атаку на понтонный мост. Как шутят летчики-штурмовики, целюсь по прицелу КС-42 (Кирзовый Сапог, а номер меняется каждый год) или Л-42 (Лапоть образца сорок второго года). Выбираю ориентир — грузовик, приближающийся к середине моста, привожу в створ с белой выгнутой линией с отметкой «сто» (высота полета), нанесенной на носу самолета, и, продолжая стрелять из пулемета, сбрасываю сразу обе бомбы и запускаю все реактивные снаряды, которые, как бы разматывая дымовой след, уносятся к мосту. Только один врезается в цель, не нанеся особого вреда. Самолет подскакивает, как погруженный в воду, а затем отпущенный мячик. Начинаю набирать высоту — и тут позади как бабахнуло!
Тряхнуло так, что ремни чуть не разорвали мое тело и ударился головой обо что-то. Если бы прицел ПСБ-16 был на месте, снес бы его или наоборот. Последнее, что успел заметить — самолет переворачивался через нос, как при капотировании. Очнулся, вроде бы, сразу, но увидел, что нахожусь всего в нескольких метрах от земли и лечу очень медленно, словно собираюсь сесть на лесную дорогу между едущими грузовиками. Трехлопастный пропеллер вертелся, а шум двигателя не был слышен. Я подумал, что крутятся по инерции, потянул штурвал на себя, газанул. «Ил-2» как бы подумал-подумал, а потом решил не падать на землю, лениво начал набирать высоту и скорость. Поднявшись на деревьями, немного выше впереди слева увидел дымящийся штурмовик, который добивали у земли два «мессера». Помочь ему не успею, поэтому повернул вправо, заметив на реке темное пятно открытой воды в том месте, где раньше была понтонная переправа, и горевшую на дальнем берегу технику. Я полетел навстречу солнцу. выглянувшему из облаков, над верхушками зеленых сосен и елок. Сверху мой «Ил-2» защитного цвета с нанесенными раствором извести, шероховатыми, белыми пятнами. Есть шанс, что ускользну от вражеских истребителей. Мне сейчас не до воздушного боя: голова потрескивает, как переспелый арбуз при сжатии, и подташнивает. Что-то мне в эту эпоху везет на контузии.
Через три минуты повернул влево, на восток, убедился, что в небе выше нет «Ме-109», поднялся до двухсот метров. Полет над верхушками деревьев требует слишком много внимания. Еще минут черед десять, когда уже точно был над нашей территорией, поднялся под облака, чтобы определить, где нахожусь. Город Калинин большой, виден издалека. Высматривал его впереди, но оказался сильно влево. Наш аэродром возле западной окраины, куда и направился.
Меня явно не ждали, судя по тому, как заспешили к самолету, катящемуся к своему месту на стоянке. Остановившись, я расстегнул замок на груди, освободился от ремней, открыл фонарь, попробовал встать резко — и рухнул на сиденье, потому что закружилась голова. Вторая попытка была осторожной. На крыло залез Аникеич, помог мне выбраться из кабины.
— Ранен? — спросил он.
Я скорее догадался, чем услышал, ответил:
— Контужен. Говори громче, плохо слышу.
Оружейник Баштырев Дима, девятнадцати лет, бывший слесарь, призванный в августе, принял меня внизу, поддержал, потому что покачивало, прокричал подошедшему командиру полка, который что-то спросил:
— Он контужен, говорите громче.
Я, держась за плечи оружейника и механика, доложил:
— Товарищ подполковник, задание выполнено, понтонная переправа уничтожена. Одного из наших сбили «мессеры». Кого именно, не разглядел.
— Юдакова! — прокричал командир полка. — Горбулько доложил, что тебя сбили зенитки!
— Нет, я угадал бомбой в грузовик, который ехал по мосту, а в нем, видать, были боеприпасы. Меня и кувыркнуло, очнулся возле земли, — сообщил я.
Приврал, наверное. Скорее всего, меня догнала взрывная волна сброшенных мною бомб, потому что летел слишком низко, но кто признается, что поступил, как тупой лошара⁈
— Мост же был взорван Горбулько⁈ — удивился он.
— Нет, они промазали, — возразил я.
Подполковник Пивенштейн посмотрел на командира звена, который стеснялся подойти ближе, перевел взгляд на меня, решая, наверное, кто соврал.
— У меня кинопулемет установлен, — пришел я на помощь.
В полку есть несколько этих аппаратов. Снимают во время стрельбы со скоростью восемь-десять кадров в секунду, так что «кино» получается забавное, скорее, набор фотографий, но не поэтому никто не хочет устанавливать их на свой самолет. Во-первых, без аппарата можно заявить о каком угодно количестве уничтоженных целей; никто не сможет подтвердить, но и опровергнуть тоже. Во-вторых, иногда надо будет сделать еще одни пролет над целью, чтобы зафиксировать нанесенный ущерб, и еще раз попасть под обстрел зениток или нарваться на вражеские истребители. В-третьих, как догадываюсь, деревенские парни просто не хотели связываться с мудреной техникой.
