Десятый удар достал меня уже на полу, куда я рухнул, заливаясь кровью. Ефиму, самому ближнему ко мне, оставалось меньше шага, а моей последней мыслью было: как же быстро он бьет, гаденыш...
Умер я после пятнадцатого удара.
***.
Первый раз я очнулся где-то в приемнике. Как узнал? Так я в приемных отделениях суммарно чуть не четверть рабочего времени проводил. А это на годы и десятилетия умножить — ой как немало получается. Есть там в воздухе... что-то особое. Помню только, везли на каталке и кто-то сказал: «Что ж вы, гады, творите, как выходной, так и возите». И было со мной... что-то хреновое...
Потом — какой-то бред в голове, непонятный страх, от которого хотелось быстренько спрятаться под кровать. А там чтобы стояла маленькая кровать, под которой я бы тоже спрятался. Мне угрожали все и всё. Это трудно объяснить, это как фильм ужасов, причем самый дешевый, такой, где злодей ходит и рубит всех топором, или пилой заживо ноги отрезает, только со мной такое наяву происходило. И гад этот ходил за мной с ножиком. А я как во сне не мог пошевелиться. Ужас накрывал меня все новыми волнами.
Подошла какая-то женщина, которая вдруг начала раздваиваться, и процесс продолжался, пока меня не окружили десятка полтора близнецов. Только я подумал про «Матрицу», как возле меня оказался стакан с водой. Я вдруг понял, что пить хочется так, что я бы и лужу вылакал. Но схватить проклятую посудину я не смог — рука трижды прошла сквозь него. А потом я снова увидел убийцу, думал убежать, но ни хрена не получилось: меня схватили и как-то очень ловко и быстро привязали к кровати. Сволочина с ножом подошел к банде одинаковых теток, вдруг тоже превратился в женщину в белом халате, схватил свой нож, меня кто-то чуть перевернул на бок и в задницу мне вонзилось что-то острое...
***
— ...острый галлюциноз, психомоторное возбуждение. Поступил седьмого сентября в двадцать часов пятнадцать минут из общежития первого меда, Анатолий Аркадьевич. Студент, пятый курс. Кричал, что его хотят убить, пытался спрятаться под кровать, пытался ударить Бородину. Был фиксирован. Аминазина два кубика...
Женский голос у меня над головой перечислял лечение неизвестного студента. Обход, вестимо дело. Знакомиться пришли. Медсестру вдруг перебил недовольный мужской голос:
— И почему он у вас привязан до сих пор? Вы как смену принимаете?
— Сейчас развяжем, — спокойно ответила женщина и меня тут же освободили от вязок.
Это я уже хорошо очнулся. Вон, сколько всего услышал и даже всё понял. Страх почти ушел, я понимал, что что-то мне в организм попало нехорошее. Только вот голова была ватная и спать хотелось — просто улет. Я сдерживал проваливание в сон из последних сил, хотелось понять, что со мной. Куда попал, это ясно: сумасшедший дом — место знакомое, но почему? Мои помощнички мне чего-то укололи и меня понесло во все тяжкие? Да не было вроде у нас в сумке ничего такого. Но меня ведь зарезали! Мне самое место в хирургии! Меня же там должны зашивать со всех сторон! Суки, чертов аминазин, теперь бревном проваляюсь сутки, не меньше. Не привык потому что. И какое, нафиг, четырнадцатое сентября? Мы на вызов пятого октября поехали! Ладно, попробую глаза открыть, надо посмотреть, что творится вокруг.
Но меня опередили и кто-то довольно бесцеремонно оттянул мне верхнее веко правого глаза. Какой-то мужик в древнего фасона шапочке равнодушно глянул на меня и тут же закрыл мне глаз. Не до конца, правда.
— Студент, что там стряслось? Колбасы неправильной поел? И водкой прокисшей запил? — и, не поворачивая головы, спросил у медсестры: — Что там с анализами?
— Еще не приносили, выходные же...
—Фонендоскоп мой где? — через щелочку я увидел, как доктор встал и одернул старорежимный халат с завязочками сзади. Он что, поклонник советской власти? Или забежал сюда со съемок сериала про больничку семидесятых? И из-под халата выглядывает ворот белой нейлоновой рубашки и страхолюдного вида галстук. Сто процентов, потеет в таком раритете ужасно.
— Наверное, на посту забыли, сейчас принесу, — произнес женский голос, перед этим рассказывающий анамнез болезни неизвестного студента, и я услышал шаги, сначала удаляющиеся, потом приближающиеся.
Фонендоскоп тоже на высоте. Тут у них точно можно музей советской медицины открывать. Заменить звукопровод бурой резиновой трубкой — это нечто. Меня послушали, довольно бесцеремонно ворочая при этом, потом щупали живот.
— Ну, студент, что молчишь? Стыдно, что ли? Не переживай, здесь все свои, — и шепотом добавил: — Голоса-то есть?
Заботливую, но слегка насмешливую интонацию, которая должна показать, что доктору не всё равно, и вместе с тем вселить надежду, что не всё так плохо, я и сам могу изображать. Только почему я студент? Я учился тогда, когда этот поклонник синтетических тканей еще учился трехбуквенное слово на заборе без ошибок писать. Хотел сказать ему пару ласковых, но язык слушаться не захотел категорически. Так что на выходе получил невнятное мычание.
— А чего это он у нас не проспался до сих пор? Сколько аминазину укололи?
— Два кубика, по истории...
— А потом еще два, чтобы спать спокойно? Точно, Бородина от обиды накачала юношу. С кем мне разговаривать?
Тут я не выдержал и отрубился.
***
Разбудили меня для приема пищи. Кормила меня санитарочка, такая, знаете, классическая, явно за пятьдесят, маленькая и с сильно сморщенным лицом. Короче, в иллюстрированной энциклопедии статья «Санитарка» должна сопровождаться именно ее фотографией, а не визжащей бабищей с шваброй наперевес. Тех просто сильнее слышно.
— Давай, миленький, поешь хоть, совсем ведь загнешься, — бормотала она свою мантру, ловко засовывая мне в рот ложку с какой-то бурдой.
Сил сопротивляться не было и я предпочитал глотать. Только под конец замычал и даже мотнул головой. Попытался заговорить, и на этот раз получилось:
— Хватит... невкусно...
— Так это без привычки, больничная еда, — согласилась женщина. — А есть надо. Ишь, заговорил, а то девки говорили, совсем без головы. Как зовут тебя, помнишь?
— Помню... Волохов Виктор... Анатольевич...
— Что-то ты путаешь, миленький, — перебила меня санитарка. — Вот же написано, Панов Андрей Николаевич. — она наклонилась к моему уху и быстро зашептала: — Ты не дуркуй, а то тут надолго застрянешь! Веди себя тихо, не перечь. Если что, лучше скажи «не помню», не выдумывай.
— Спасибо, — сказал я и снова уснул.
Потом была еще побудка для приема пищи, наверное, ужин. Дополнительно таблетки какие-то в рот засыпали и всадили в мою многострадальную ягодицу два укола. Надеюсь, что-то не особо тяжелое. Хотя и не должны — возбуждение было и прошло, а разговаривать с клиентом доктору надо, ибо первичный и вообще не местный. А ну как очухается и жалобы писать начнет?
Вот чем хреновый сон после аминазина, так это тем, что вроде и спишь долго и крепко, а выспаться не можешь. Только глаза закрыл, сразу отрубился. Вот и сейчас. Ведь и разбудили, и в сортир отвели, и рожу даже прополоскал. А только лег — и всё. Хорошо, на обходе разбудили. Хоть палату рассмотрел. Ничего выдающегося, десять коек в два ряда, моя с краю. Наблюдательная, судя по всему. Вон, и стул для персонала. Сейчас пустой, но это не надолго. Как обход закончится, на пост снова кто-нибудь заступит. Потому и палата наблюдательная, что за ее клиентами должны круглосуточно бдить. Есть, конечно, нюансы, особенно в ночное время, но официально так. Воздух тяжелый, потому что до сортира не все доходят.
В сортире наконец-то узрел студента. И тут же порадовался, что мне вкололи аминазин. Все воспринимается через «вату», ничто не парит. Красавчик! Смерть девкам! Высокий, плечистый, волосы светло-русые, вьются, глаза серовато-голубые, на щеках ямочки — не подкопаться. Подбородок мощный, «по-джеймсбондовски». Сейчас, конечно, слегка небрит, не причесан, но и это образ не сильно портит. И больничная пижама с подстреленными штанами и дыркой у воротника роли не играет. Такого хоть в мешок одень. Блин, даже зубы ровные и белые - видел такие у людей, что оставили стоматологам не один миллион, а тут свои!
