— … Но ведь мы же с тобой можем быть просто друзьями? — выдала она в заключении вопрос.
Оба соседа по палате перевели взгляды на меня, нахмурились. Мне почудилось, что у них сейчас чесались руки от желания отвесить мне в воспитательных целях подзатыльник. Света застыла. Затаила дыхание, дожидаясь моего ответа. Будто боялась, что я отругаю её и прогоню прочь. Вновь удивился вывертам женской психологии. Едва сдержал улыбку: уж очень нелепой показалась мне ситуация. Пимочкина сама для себя раздула проблему. И теперь силилась найти для неё решение. Засмотрелся на её раскрасневшиеся щёки и по-детски пухлые губы, не слишком умело обведённые помадой.
— Мы с тобой друзьями и были, — сказал я. — Что нам мешает таковыми остаться?
Света устало улыбнулась, словно радовалась завершению тяжёлой работы. Шагнула к кровати, холодными кончиками пальцев прикоснулась к моей руке.
— Вот и хорошо, — сказала она. — Я тут тебе кое-что принесла…
«Кое-чем» оказалась гора продуктов (смогу до отвала накормить ими человек десять), банка с компотом, большой чёрный конверт из-под фотобумаги (форматом восемнадцать на двадцать четыре сантиметра) и два десятка книг по математике.
— Ольга напечатала фотографии с Нового года, — сообщила Пимочкина. — Ты очень хорошо выглядишь там в будёновке. Настоящий Павка Корчагин. Папа сказал, что у тебя очень целеустремлённый взгляд. Маме понравилось, как мы с тобой…
Она не договорила: вдруг смутилась, будто чего-то устыдившись. Стрельнула в меня взглядом. Но тут же опустила глаза.
— А это…
Комсорг провела рукой по корешкам книг.
— Скоро снова начнётся вышка, — заявила Света. — И Феликс наверняка будет к тебе придираться. Так что я хотела взять для тебя пару учебников в нашей институтской библиотеке. Но там почти всё только для изучения в читальном зале.
Она дёрнула плечом.
— Попросила папу заглянуть в библиотеку, — сказала Света. — И вот… он взял. Тут, наверное, не совсем то, что мы сейчас проходим. Но папе сказали, что это лучшее, что у них есть. Парни говорили, тебе нравится такое читать. Вот… принесла.
— Спасибо, — сказал я.
Света ушла. Но запах её духов остался. Смешался с больничными ароматами. Потому я не сразу перестал думать о Пимочкиной. Вспоминал её взгляд — несчастный, едва ли не жалобный. И напоминал себе, что «мы в ответе за тех, кого приручили»; пусть «приручил» я комсорга и не нарочно. В прошлой жизни у меня не было дочерей (или я об их существовании не догадывался). Потому мне сложно было с уверенностью утверждать, что я относился к Пимочкиной «как к дочери». Сознавал, что уже не считал Светлану посторонним человеком. Но даже представить не мог её в своей постели. «Но с этим нужно что-то решать…» — подумал я.
Достал из чёрного конверта полдюжины фотографий — в основном, небольшого формата (девять на двенадцать сантиметров). Тут же мысленно перенёсся в прошлое: вспомнил, как праздновал Новый год — в доме Нади Бобровой. Посмотрел на чуть размытое изображение танцующих Могильного и Фролович. Вновь рассмотрел наряд Светы Пимочкиной. Полюбовался на себя, лежащего на диване. Взглянул на глянцевую поверхность большого фото (восемнадцать на двадцать четыре сантиметра). Вот его я уже раньше видел: пять студентов на фоне новогодней ёлки (и эта дурацкая будёновка на голове у… меня).
Спрятал фотографии, окинул взглядом выложенную девушкой на тумбочке гору из книг. От заумных названий на корешках мне стало грустно. Невольно вспомнил о книге Островского. Решил: ей бы сейчас порадовался больше, нежели этой куче учёных трактатов. «С другой стороны, — попытался я оправдать поступок Пимочкиной, — читать книги по математике не так уныло, как газету «Правда» или «Труд». А «Советского спорта» мне надолго не хватает». Разбуженные комсоргом мужики рванули к книгам (я тут же поверил в то, что советские люди — самые читающие люди в мире). Разочаровано вздохнули, заметив названия. Одарили меня сочувствующими взглядами.
* * *
Могильный и Аверин навестили меня во вторник. Ввалились в палату одновременно. От чего здесь сразу же стало тесно. Оба долго извинялись, что не пришли раньше. Оправдывались тем, что только в понедельник узнали, куда я «запропастился». Хотя я усомнился в их словах (не могли они не заглянуть в воскресенье вечером к девчонкам в первый корпус). Но озвучивать сомнения не стал: мне хватало и ставших с субботы регулярными визитов Пимочкиной (соседи по палате ждали появления комсорга даже больше, чем я: «подсели» на пирожки с ливером; а ещё Света приносила новости и запах духов).
Пашка и Слава набросились на меня с расспросами. Долго выпытывали подробности моих «приключений» в Пушкинском парке. Выдал им ту же версию, что изложил позабывшей обо мне девице следователю (неужто сбежала, наслушавшись моих комплементов?). Похожую историю они наверняка уже слышали в изложении комсорга. Потому парни не очень удивились моему рассказу. Спросили, откуда я взял кастет («Сам сделал?»). Поинтересовались, что я чувствовал, «когда умирал». Староста в очередной раз выдал историю о своём ранении — на Даманском. Сравнил Боброву с «подлыми китайцами».
Парни простояли около моей кровати больше получаса. Выпили полбанки компота, слопали по паре принесённых Светой часом раньше пирожков (не заметили недовольных взглядом моих соседей по палате). И рассказали новости. О том, что Надю Боброву исключили из института и из комсомола. А Пимочкина и Оля Фролович теперь проживали в комнате вдвоём — до следующего учебного года к ним никого не подселят. Пашка пожаловался на придирки Феликса. Тот на первом же занятии в новом году заявил Могильному и Аверину, что они могут не рассчитывать получить положительную оценку на летнем экзамене.
— Славке-то бояться нечего, — сказал Павел. — Он у нас герой — вышвырнуть его из института никто не позволит. А вот мне, чувствую, придётся туго. Да и ты, Сашок, готовься…
* * *
Я вспомнил фразу о «готовься», когда парни ушли.
Вздохнул: летом предстояло сдавать по высшей математике не зачёт — экзамен. Расставаться с повышенной стипендией не хотел. Потому уже заранее мысленно костерил Феликса. Ведь если Попеленский угрожал Аверину и Могильному, значит, «кусочек счастья» перепадёт и мне. Хотя мои ладони не потели при мысли о предстоявшей летом сдаче экзаменов. И уж тем более я не переживал за свои знания по математике. Почему-то нисколько не сомневался в их основательности. Ведь что такое «нахватался по верхам» я помнил по прошлой жизни. В этой реальности мой багаж математических сведений «верхами» не выглядел.
Наугад взял книгу из стопки — чтобы подтвердить свои догадки.
* * *
Никогда не думал, что так зачитаюсь книгой «Математический анализ и конечномерные линейные пространства». Я не увлёкся преподнесённой в текстах элементарной информацией (!), а заинтересовался способом её изложения. Не однажды за время чтения подумал: «К чему так усложнять?». И даже позволил себе несколько раз мысленно не согласиться и поспорить с автором. Уж очень подробно (излишне подробно) тот описывал простые и интуитивно понятные любому, даже поверхностно разбиравшемуся в математике человеку вещи — будто разжёвывал информацию для младших школьников.
Книга показалась забавной. Но и смутно знакомой. Ничего нового я в ней не нашёл, но пометил несколько спорных утверждений, за которые автора следовало бы пожурить: математик не должен был в своих трудах изъясняться размыто и неуверенно.
Вернул книгу на тумбочку — взял из стопки следующую.
* * *
— Уверен, что они тебе больше не нужны? — спросила Света Пимочкина.
Она держала в руках три увесистые книги — те, что я просмотрел вчера (пролистал их от корки до корки: нечасто приходилось задерживать на страницах взгляд, чтобы разобраться в рассуждениях авторов — чаще моя мысль опережала авторские пояснения). Уловил в Светином голосе удивление и… обиду. Не сразу сообразил, чем именно обидел девушку в этот раз. Покосился на соседей по палате. Не ошибся: оба внимательно следили за ходом моей беседы с комсоргом. Эти два коммуниста не так давно беседовали со мной на тему, как правильно разговаривать с женщинами. Призывали «обходиться» со Светой «поласковее».
