Улицу с двух сторон образовывал ряд небольших деревянных, полусгнивших хибар, крыши которых были покрыты мхом и местами залатаны рогожей. На некоторых домиках были видны следы желтой и серой краски, облупившейся во время прошлогоднего наводнения, когда вода затапливала даже крыши. Дорожное покрытие, где некогда были устроены мостки, после недавнего наводнения превратилось в непроходимую топь и грязь. Идти пешком по такой дороге было совершенно невозможно, поэтому мы предпочли передвигаться по тропинке, проходившей вплотную к заборам. За покосившимися оградами просматривались сейчас убранные грядки с какими-то посадками, на которых по-хозяйски паслись грязные козы, да отощавшие гуси.
Галерную гавань разделял канал, через который был перекинут большой деревянный мост. Дома на той стороне выглядели более основательными и ухоженными, но серьезно пострадавшими как практически и весь Петербург от наводнения. Но на той стороне канала были даже невооружённым глазом заметны активно ведущиеся там строительно-восстановительные работы: улица была загромождена телегами, бревнами и досками; некоторые дома выкрасили яркой краской, с бальзаминами, а окна были занавешены кисейными шторами. Но переходить через мост на ту сторону нам было не нужно, мне требовалась слободская нищета для некоторых акций и организации беспорядков в городе.
Дело в том, что неработающий в Петербурге люд из Галерной слободы в теплое время года занимался в основном рыболовством, о чем наглядно свидетельствовали вытащенные на берег то здесь, то там невыкрашенные, почерневшие лодки. А зимой, не в силах продержаться только лишь на летних запасах, народ начинал активно «шалить» в столице и ее пригородах. Вот этим «сезонным свойством» здешних обитателей не грех было и воспользоваться в своих корыстных целях.
У одного внешне неприметного и слегка покосившегося строения, более всего похожих на лодочный ангар, нас встретил подозрительного вида субъект в куртке, перепачканной в дегте, из карманов которой торчала пакля. Обменявшись парой фраз с моим сопровождающим он повел нас к хлипкой лачуге, располагавшейся рядом с ангаром. Назвать это скопление стройматериалов домом просто язык не поворачивался.
Согнувшись в три погибели, прошли в эту собачью будку. Посреди помещения в пляшущем, неровном свете свечи на меня с характерным прищуром, оценивающе, смотрел местный главарь Свекл, одетый в совсем непримечательный матросский холстинный сюртук.
- Милости просим, дорогой гость, а ты, - он указал пальцем на моего сопровождающего, - обожди-ка за дверью.
Я и не думал возражать, лишние уши мне были ни к чему. По скрипучим половицам подошел к столу и уселся на стул, но не прямо напротив Свекла, а чуть боком, развернув корпус к двери.
- Господин Головин, нет нужды скрывать лицо, - главарь осклабился, показав почерневшие остатки зубов, - кто вы такой мне известно, думаю, и вы меня знаете, раз осмелились сюда прийти …
- Свекл, мне известно твое имя. Но опровергать твои слова относительно моей личности, или же их подтверждать я не собираюсь, поэтому останусь в своей экипировке.
- Ваше право, господин хороший, ваше право … С чем пожаловали?
- Здесь, - я обвел глазами дырявую лачугу, - можно говорить, не таясь, о чем угодно? Вы в этом уверены, господин Свекл?
- Не беспокойтесь господин Голов …
- Стоп! Называйте меня впредь Юстасом, незачем здесь светить именами добропорядочных подданных его величества.
Свекл то ли засмеялся, то ли закашлялся:
- Хорошо, господин Юстас, как скажете … Так, что же вас ко мне привело?
- Нужна ваша помощь, точнее говоря, речь идет о взаимовыгодном, и я надеюсь длительном сотрудничестве.
- Хм … продолжайте …
***
На следующий день вечером заявился к Рылееву. Всё как всегда. Недавно приехавший директор Московской Управы Северного общества Пущин «рекламировал» написанный им «Православный Катехизис», который, по мысли автора, должен послужить неким катализатором, для возмущения войск и простого народа.
- Отчего несчастен русский народ? - вопрошал благодарную публику Пущин и тут же сам отвечал. - А от того, что похитили у него свободу! Раскаяться надо русскому народу и православному воинству за то, что столь постыдно долго пребывали они в раболепии, а раскаявшись - всем миром ополчиться против тиранства и бесчестия!
Заметив меня, вошедшего в комнату, Пущин тут же спросил:
- Как вам этот пассаж, Иван Михайлович, что скажете?
- Вчера, мне помнится, мы уже имели честь обсуждать ваш "Катехизис" и с тех пор в моих суждениях ничего не переменилась - весьма своевременная и достойная работа, проделана вами Иван Иванович! - лишний раз польстил Пущину, в своё время поддержавшему мой проект Конституции вместе с большей частью возглавляемой им Московской Управы Северного общества. - Но сегодня я пришел не затем, чтобы ещё раз обсудить вашу работу, а принёс весьма важные, я бы даже сказал долгожданные и судьбоносные для всех нас известия! А потому, прошу всех садиться за стол …
Если верить моему смартфону сегодня, 25 ноября, в Петербурге получили известие из Таганрога о том, что император Александр умирает …
Зашумели выдвигаемые стулья, заинтригованные взгляды всех собравшихся скрестились на мне.
"Ну, что ж, помолясь, начинаем!" - подумал про себя и мысленно перекрестился.
- Итак, товарищи, рад вас приветствовать! - я занял место во главе стола. – Сегодня я из своих источников получил очень важные, можно сказать экстренные сведения. В Таганроге присмерти находится Александр, жить ему осталось несколько часов, может быть дней, а возможно он уже и преставился, но вести до нас еще не дошли, кто знает …
Новость ошеломила, все молчали, лишь со слегка округлившимися глазами поглядывали друг на друга.
Первоначальный наш план, если говорить кратко, строился на убийстве Александра, с последующем выступлением войск, ведомых офицерами и генералами вовлеченных в заговор, с целью установления власти Временного правительства с последующим созывом Учредительного собрания, которое окончательно определит будущее государственное устройство России – конституционную монархию или республику. На словах этот план я самым активным образом поддерживал. Но на деле, все эти порывы побыстрее расправиться с императором, я как мог, сдерживал, прекрасно зная, что Александр отправится в мир иной без всякой посторонней помощи, но подобные знания, конечно же, не афишировал.
Затянувшуюся паузу прервал Бестужев:
- Иван Михайлович, насколько можно верить этим данным, они достоверны? Глинка ни о чем подобным не сообщал, - усомнился Бестужев.
- У меня есть свои люди в окружении Марии Федоровны и не только …, - я врал, их на самом деле не было, да и зачем с ними связываться, рисковать, если у меня есть информация из будущего? – Это самое известие, которое пришло от начальника Главного штаба, генерал-адъютанта барона Дибича сегодня получили четыре человека: новый секретарь вдовствующей императрицы Марии Федоровны Вилламов, председатель Государственного совета князь Петр Васильевич Лопухин, генерал-губернатор Милорадович и дежурный генерал Главного штаба Потапов. Сейчас, ясное дело, круг посвященных расширился в том числе и за счет Николая.
- Николай сейчас в Аничковом дворце?
- Нет, уехал к Марии Федоровне, в Зимний. И, думаю, вряд ли его покинет в ближайшие дни. Будет там, пока ситуация с братом окончательно не прояснится.
- Что будем делать? – мой вопрос повис в воздухе. – Хорошо, как легитимно избранный диктатор, восстания предлагаю назначить на 11 декабря этого года.
- Почему именно одиннадцатого?
- Мы можем начать действовать и раньше, но Пестель не успеет. Желательно выступить с Южным обществом синхронно.
Но тут влез Батенков, от которого пока было больше вреда, чем пользы со своим весьма сомнительным планом. Он предлагал начать переговоры с Николаем, подкрепив наши слова «мирной демонстрацией военной силы». Эти переговоры, по мнению Батенкова, должны завершиться «обменом» - гвардия присягает Николаю, а новый император вводит в стране конституционное правление.
