— Ладно, забей, — мне этот разговор уже надоел, поэтому я быстро свернул его. — Решим и с теликами. Вон там меня высади, пожалуйста, — и я показал на угол Прокофьева и Даля.
— Ты же в другом месте живёшь, — удивился Ишаченков.
— Так в больницу надо зайти, мать навестить, — ответил я и пожал ему руку, а когда выбирался с этого ужасно неудобного места, зацепил ногой торпеду, и оттуда свалилась мелочь, медяки и никель, не знаю, зачем Игорь держал их в таком месте.
— Смотри-ка, — углядел зорким глазом он, — а чего это монеты у тебя к рукам прилипли?
— Особенность организма, — попытался отговориться я, отцепляя пятак с двушкой от тыльной стороны левой руки, — притягиваю металлические предметы… не всегда, раз в полгода может — сейчас как раз такой период.
Игорёк выслушал мои объяснения с очень кислой миной, но сделал вид, что поверил. А я перепрыгнул через трамвайные рельсы и поскакал в приёмный покой сороковой больницы. На этот раз я даже на маскировочный халат наплевал, а взял и бочком-бочком просочился в реанимацию. В палате рядом с мамой положили ещё какую-то бабку, но слава богу, она в отключке валялась и помешать никак не могла.
— Привет, — сказал я, усаживаясь на колченогий стул рядом с койкой, — как жизнь молодая?
— Спасибо, сынок, — чуть слышно пробормотала она, — кажется отпустило.
— Давай сюда руку, проведу ещё один сеанс мануальной терапии, — ответил я.
— Какой терапии? — не поняла она.
— Да неважно, — отмахнулся я и положил её левую руку между двумя своими.
Сначала у меня ничего не получалось, но через пару минут я нашёл нужный режим и перед глазами у меня запрыгали разноцветные картинки… не знаю, почему и зачем, но сеансы эти у меня теперь сопровождались таким вот образом. Через десять минут картинки прыгать перестали, я понял, что пора закрывать лавочку и приготовился прощаться. Но не тут-то было — в дверь просунулась та самая злющая медсестра, которой больше подошло бы название «медстерва».
— Опять ты тут, — немедленно заорала она, — а ну пошёл на выход, зараза! Убирайся потом за тобой!
И тут я разозлился и автоматом, сам не знаю как, включил что-то глубокое и внутреннее — медсестра (я так и не узнал, как её зовут), вдруг резко застыла, лицо её даже как бы посерело, а потом она чётко повернулась через левое плечо и строевым шагом вышла из палаты.
— Чего это она? — удивилась мать.
— Сам не знаю, — пожал плечами я, — наверно осознала пагубность своего поведения и пошла писать заявление по собственному желанию.
— А кто ж тогда за мной ухаживать будет? — задала логичный вопрос мама.
— Да, — почесал я в затылке, — это я как-то не додумал… щас решим вопрос. Ну я побежал? Да, больше к тебе никто не заходил сегодня?
— Заходил, — ответила она, — физрук наш — апельсины вот принёс.
Глава 2
1983 год, трюм патрульного корабля корейской пограничной охраны
— Неа, ничего не вышло, — сказал я всей честной кампании, — не дадут они нам приёмника.
— Хоть бы воды выделили, про жратву я уж не заикаюсь, — пробурчал Сергей.
— Да есть вода, — ответил я, — вон в той бочке до середины налито, я пробовал, не отравишься.
Сергей встал, проверил бочку, зачерпнул ладошкой воду и выпил.
— Ну хоть что-то полезное есть…
— Друзья, — неожиданно для самого себя сказал я, — а давайте споём что ли, всё веселее будет переносить тяготы и лишения нашей службы…
— Чего петь будем? — спросила Люда. — Наша служба и опасна и трудна?
— Не, — откликнулся я, — давайте хоть вот это:
От качки страдали зэка, ревела пучина морская,
Вдали нам светил Согвихпо, столица Чеджудского края!
И Люди мигом подхватила:
Будь проклята ты, Чемульпо, что названа черной планетой!
А закончил за неё уже я:
Заедешь по рельсам в депо, оттуда возврата уж нету!
Сверху заглянул солдатик-кореец и гаркнул, чтоб прекратили шум. Мы и прекратили его… устроились, кто на чём сумел, и приготовились как-то пережить эту ночь. А утром, глядишь, что-то прояснится.
Но ничего особенного утром не прояснилось — у нас в трюме царила всё та же полутьма и тяжёлые запахи солярки, мокрых верёвок и почему-то рыбы. Откуда здесь могла взяться рыба, сложно сказать, может, погранцы по совместительству браконьерствовали в наших водах, ну или это судно досталось им в подержанном виде, после использования в других целях. Серёга тоже проснулся и сидел рядом, очумело крутя головой.
— Слышишь? — наконец задал он свой вопрос.
— Что именно? — переспросил я.
— Мотор вроде не работает…
А и верно ведь — тишина стояла вокруг, прерываемая только ударами волн в борта. Я как-т упустил этот момент, а Сергей, значит, сразу ухватил.
— И что это означает? — спросил я.
— Одно из двух — или что-то случилось, или мы прибыли в пункт назначения и стоим у причала, — логично рассудил Серёга.
— Надо постучать в люк да спросить, — предложил я и немедленно направился исполнять задуманное.
Но никто на мои настойчивые удары в стальную крышку как-то не откликнулся. А тут и все остальные начали просыпаться, включая капитана Ираклия.
— А я, — сказал он, — уже часа два не сплю — примерно столько же времени мотор и не работает.
— Какие будут предложения? — спросил я у него.
— На кораблях этого типа, — ответил он после небольшого размышления, — всегда есть запасной люк в трюм. И даже не один, а два-три. Давай поищем их что ли.
Я согласился, и мы разделились — Ираклий с помощником отправились обследовать нос корабля, а мне с Сергеем досталась корма. Вы никогда не бывали в трюмах военных судов? По глазам вижу, что нет, а здесь, если честно, ничего приятного нет. Одно ржавое железо и какие-то мотки канатов, причём всё это в мазуте и в машинном масле.
Согласно правил компоновки судов трюмы у них всех были разделены водонепроницаемыми переборками. В которых были, конечно, люки для сообщения, и они, эти люки, задраивались в чрезвычайных ситуациях. Но сейчас до чрезвычайности было далеко, поэтому и слева, и справа эти люки были открыты — заходи, кто хочешь.
— Бля, воды-то тут сколько натекло, — сообщил мне Сергей, вляпавшись в очередную лужу на дне.
— Да, воды тут много, — а я немного лучше ориентировался в полутьме и сумел обогнуть мокрое место, — ты лучше по сторонам смотри, может чего полезное увидишь.
Минут десять мы шарахались в двух отсеках, отделяющих нас от кормы, но ничего полезного так и не сумели найти. Если не считать отрезка стальной трубы диаметра где-то в дюйм и длиной около метра — я забрал эту штуку с собой, никогда ведь не знаешь, когда понадобится немного взывчатки С-4… ой, трубы дюймового диаметра.
— Конец фильма, — проинформировал меня Сергей, — это походу самая корма и есть… странно, что двигатели не работают и винт не крутится, он же здесь рядом должен быть, этот винт?
— Да, странно, — согласился с ним я. — Разве что корейцы в дрейф легли. А сами спать пошли… что-то совсем тихо кругом.
— Вон люк сверху, — дёрнул меня за рукав он, — и кажется, незакрытый.
— И точно, — задрал я голову вверх, — как до него добраться только?
— Лесенка же вдоль борта идёт, — посмотрел на меня, как на недоумка Сергей, — по ней и доберёмся.
И мы гуськом, запинаясь и стукаясь коленками в острые края, вскарабкались к потолку этого вонючего трюма.
— И точно не заперто, — сказал я, толкнув дверцу, она распахнулась с ужасающим скрипом. — Ну теперь-то точно они там проснутся и прибегут.
Но никто и не собирался прибегать и показывать нам кузькину мать, по-прежнему стояла тишина, если не считать плеска волне о борта.
— Тогда пошли на разведку, — предложил Сергей, — где только наша не пропадала.
— Да, — согласился с ним я, — после того, как мы все выжили в авиакатастрофе, всё остальное ерундой может показаться.
