в деталях.
Между тем дверь отворилась и в пещеру, — или лучше сказать, наверное, в ритуальный зал, — вошел небольшой человечек, одетый так, словно, на дворе пятнадцатый век или около того. Человечек («Ниссе[3], - подсказал «Голос». — «дворовый мужичок»), степенно поклонился в дверях, сделал несколько быстрых шагов вглубь пещеры и затем, остановившись метрах в шести от Евсеева, отвесил ему какой-то особенно уважительный низкий поклон. Ниссе, был невысок, едва ли имея рост более восьмидесяти сантиметров, и при этом довольно стар. Длинная борода и волосы, выбившиеся из-под гномьего колпака, были совершенно седыми, а лицо — морщинистым.
— С возвращением, миледи! — разогнувшись, сказал он низким, никак не соответствующим его росту голосом. — Старый Токи к вашим услугам.
«Миледи? — привычно уже удивился Евсеев. — Токи?»
Токи глава всех домовых ниссе[4].
Кто такие ниссе, Евсеев знал. Не ожидал он, правда, встретиться с ними вживую. И кроме того, его несколько смутило обращение «миледи».
«Моя леди? — предположил он. — В смысле, госпожа или это мой титул?»
Титул.
— Токи, — сказал он вслух, предполагая, что девушка, в которую он превратился, знает, наверное, всех своих слуг или, как минимум, тех, с кем постоянно взаимодействует, — я неважно себя чувствую. В голове туман и я…
— Вы растеряны, миледи! — снова поклонился ей старичок. — В свитке указано, что это нормально после выхода из комы.
«Кома? Серьезно? — Это действительно было странно. Людей в коме обычно не укладывают на алтарь. — Или это был ритуал вывода из комы?»
— Что именно, нормально? — спросил он старичка, просто чтобы не молчать.
— Прошу прощения, миледи, — тяжело вздохнул ниссе, — но я не знаю ответов на многие вопросы. Давайте, я прежде перенесу вас в ваши апартаменты. Гейра приготовит вам ванну, а Ката одежду, и тогда, но только после того, как вы съедите свой ужин, я принесу вам свиток и манускрипт. Вы же их, наверняка, никогда не читали.
Говорил «домовый мужичок» степенно и крайне грамотно. Уважительно, но в то же время настойчиво, словно бы имел на это право. И еще один немаловажный момент. Ниссе говорил с Евсеевым на древнескандинавском языке, на котором в XI–XII веках говорили викинги, варяги и прочие норманны. Евсеев этот язык знал в его письменном варианте и никогда в жизни на нем не говорил. А сейчас они с Токи общались на этом давным-давно вымершем языке довольно-таки свободно. Как будто, так и надо.
«Чудны дела твои, Господи!»
— Хорошо, — сказал он вслух. — Будь по-твоему! Ванна, одежда, ужин…
«Потанцуем!»
Вообще-то, насколько мог вспомнить Евсеев, домашние духи передвигались по дому и подворью скорее по-человечески, — то есть, ножками, — чем как-нибудь иначе. Большей частью, невидимы, но вполне человечны. И уж, тем более, в отличие от домовых эльфов госпожи Роулинг, не умели телепортировать своих хозяев. Но это в теории. На практике же, Токи, неизвестно как оказавшийся вдруг рядом с Евсеевым, ухватился за его руку, и в следующее мгновение Борис Евгеньевич оказался в просторной, богато и со вкусом декорированной спальне образца, — на вскидку, — середины XVIII столетия. В общем, отсылка была прозрачной, как родниковая вода: Галантный век, но никак не XII.
«Любопытно!» — отметил про себя Евсеев, рассматривая просторную комнату, показавшуюся ему сейчас смутно знакомой. Но долго заниматься исследованием личных покоев леди Анны у него не получилось. Перед ним уже выстроились в ряд несколько бодрых старичков и благообразных старушек, явно относившихся к тому же племени, что и принесший его сюда Токи.
Трюг… — «опознал» их Борис Евгеньевич. — Гёт… Гейра… Ньяль и Ката[5]…
— Ну, здравствуйте, что ли! — поздоровался Евсеев, и все делегаты тут же склонились перед ним в низком поклоне.
— Миледи!
— Леди Анна!
— Моя госпожа!
— Ванна готова, миледи! — объявила, разогнувшись, милая старушка. — Извольте следовать за своей верной Гейрой, леди Анна.
— Веди! — согласился Евсеев и через минуту оказался в примыкающей к спальне ванной комнате.
«Люблю это скромное обаяние буржуазии», — усмехнулся Евсеев, рассмотрев внутреннее убранство и техническое оснащение санузла для богатых. Огромное помещение, в котором легко поместилась бы двухкомнатная квартира в одной из питерских хрущоб. Мрамор, метлахская плитка, бронза, — а может быть, и золото, — зеркала и все прочее в том же духе, включая массивную медную ванну на львиных ножках. И при этом совершенно нормальные, то есть современные унитаз, биде и душевая кабинка в одном углу помещения и туалетный столик-трюмо с полукреслом — в другом.
«Н-да-с! — резюмировал Евсеев. — Чистенько и не скромненько!»
— Оставь меня, Гейра! — попросил Борис Евгеньевич, сообразив, что пришло время познакомиться со своим новым обликом. Думать же о том, как это могло случится и почему, он себе запретил. Еще не время, ибо есть вещи куда более важные и актуальные, чем антинаучное, — ибо фактов ноль, — копание в причинах и следствиях.
— Как прикажете, миледи! — Старушка улыбнулась и растворилась в воздухе.
Она рядом, — всплыло в памяти. — Надо только позвать.
— Ну, что ж, — сказал тогда Евсеев своим необычайно сексуальным голосом. — Посмотрим, поглядим.
Он подошел к огромному ростовому зеркалу, вмурованному в мраморную стену, и остановился, рассматривая свой новый облик. Ну, что сказать! Он таких красивых девушек в жизни не встречал. В кино видел, на разворотах глянцевых журналов тоже, но в жизни никогда. Да и то, там ведь пластическая хирургия во всех доступных местах, грим и макияж, а в журналах еще и фотошоп. А вот эта дива скандинавского разлива стояла перед зеркалом, как есть, что называется, а-ля натюрель. Ни грима на лице, ни краски на волосах, ни ужимающих трусов или бюстгальтера пуш-ап. Не говоря уж о пластике.
Девушке на вид было лет двадцать, — двадцать пять, поправила Евсеева память, — и она действительно была писанной красавицей. Длинные, — до самой задницы, — волнистые светло-русые волосы с платиновым отливом. Классическое нордическое лицо с высокими скулами, голубые глаза, полные губы, ну и все прочее в том же духе, включая длинные ноги, высокую грудь третьего размера и гладкую без единого изъяна беломраморную кожу. Впрочем, с изъянами он погорячился. На великолепном теле Анны Элисабет Готска-Энгельёэн имелось несколько шрамов, оставшихся отнюдь не от пластических операций. Под левой грудью — темный вариант Arrow Shooting Spell[6], на правом бедре — удар зачарованным гоблинским кинжалом, на правом боку — темное «Секо» и, наконец, на лице — «Хлыст Морганы», шрам от которого проходил ото лба, через левый глаз и скулу едва ли не до подбородка. Все они, как подсказывала память, были оставлены не поддающимися коррекции темномагическими проклятиями, и все они были бледными, как бы выцветшими, то есть, или очень старыми, или хорошо залеченными, хотя и не сведенными напрочь.
«А
