Прислонившись к стене, стал осматриваться. Повороты головы и то давались с трудом. Итак, комната два на три, с топчаном из соломы, что засунута в грязную рваную тряпку. Стены тоже покрыты глиной. Старая, растрескавшаяся, она всё еще носит следы крови, скорее всего, прошлых посетителей. В некоторых местах виднеются следы от когтей? Слишком глубокие для человеческих ногтей. Пол, вот, кстати, каменный. Холодные кривые куски неприятно холодили босые ступни, так что подтянув ноги, убрал их на топчан. Единственное, что во всем этом привлекало внимание, так это дверь. Серебристый металл с изображением по центру. Треугольник, обрамленный кругом, где линии сторон треугольника не заканчиваются в его вершинах. Они выходят дальше, образуя еще три треугольника, но меньше, внутри которых уже по непонятному символу. Еще три больших, ну, наверно, буквы, расположились по окантовке круга, как раз каждая между этих трех треугольников. Забавно было то, что символы светились. Словно где-то там проложена светодиодная лента, сочетающая в себе все оттенки красного. Мягкий перелив погружал комнату в неприятный полумрак, отдающий алым. Угнетающе, если честно.
Наверно, будь у меня клаустрофобия, приступ бы сейчас схватил точно. Глухое запертое помещение, без окон, что может быть лучше?
Вторая попытка подняться далась чуточку легче. По крайней мере меня не замутило тут же. На ногах удалось простоять целых полминуты! Что для этого тщедушного тельца уже достижение! И да, тело и правда оставляло желать лучшего. Худощавое, ребра просвечивают, на руках и ногах ни то что мышц, мяса не видно! Из одежды грязная майка и какие-то портки с бурым пятном по центру. Трусы? Смешно. Проведя ладонью по голове, волос не обнаружил. То есть совсем. Гладкая, словно попка младенца. Тьфу. Надеюсь, хоть на морду не урод. Иначе, прям, не переживу.
Звук трещотки поворотного механизма все мысли из головы выдул нахрен. Сказать, что я насторожился, это ничего не сказать. Липкая ладонь страха пробежалась по затылку, опускаясь через позвоночник к пятой точке. Неприятное ощущение. Знак на двери мерцать перестал через пару секунд, а после, когда дверь отворилась, я попытался сделать шаг назад, но лишь сильнее уперся в стену. Какой-то животный страх поселился внутри. И вот вроде бы конкретно я не должен был так бояться, но, по всей видимости, эта реакция срослась непосредственно с телом.
Человек, появившийся в проеме, внушал. И нет, не телосложеним. Холодные глаза смотрели с безразличием и брезгливостью. Губы чуть искривлены и не понять, то ли выражение лица такое, то ли виноват небольшой шрам над губой. Лицо холеное, смело можно сказать, что породистое. Прямой острый нос, тонкий подбородок и слишком уж явные скулы. Черные волосы стянуты в тугую косу и перекинуты на грудь через левое плечо. Из одежды темные брюки свободного покроя, что заправлены в высокие коричневые сапоги на высокой же подошве. Серая рубашка, с закатанными рукавами и черные перчатки без пальцев.
Вся эта картина отложилась в разуме буквально за несколько секунд. Пока человек заходил внутрь, пока внимательно осматривал меня, вжавшегося в стенку. После была его кривая усмешка и жест ладонью правой руки. Он будто бы что-то поднял, наклонив, при этом, голову на бок. Взгляд чуть затуманился, чтобы после кривая усмешка и вовсе превратилась гримасу полного отвращения.
— Пустышка, — бросил он, а после сжал ладонь в кулак и рванул им в сторону.
Острая боль, пронзившая запястья и щиколотки, накрыла сразу и с головой. Могли бы посыпаться искры из глаз, думаю, посыпались бы. На топчан я рухнул, словно подкошенный, вопя и крича, что было сил. Боль волнами расходилась по телу, выжигая остатки разума и самообладания. Она не просто разрывала тело, она проникала куда-то вглубь. Сознание билось в безумной агонии, не в состоянии перейти за грань и погаснуть. В какой-то момент я просто-напросто охрип. Крики превратились в сиплый вой, который невозможно было унять. И вся эта пытка продолжалась минут двадцать, так точно. Уже после, когда напор стал уменьшаться, а разум, наконец, вернул себе контроль, получилось замолчать. Боль проходила ступенями. Вот еще нет ничего, кроме неё, а вот становится немногим легче. Крик уже можно сдержать, и лишь глаза закрыты. Еще одна ступень и даже дыхание из хлипов превращается в просто глубокие судорожные вдохи. А вот и отпускает всё тело, тогда как эпицентры смыкаются в четырех точках. Еще чуть-чуть, буквально пара мгновений и боль становится терпимой. По крайней мере по сравнению с тем, что было до этого.
Находясь в промежуточном состоянии между забытьем и сознанием, мыслей не было. Боль набатом расходилась по телу, пусть и терпимо. Рук и ног я практически не чувствовал. И лишь спустя какое-то время, когда удалось открыть глаза и перевести взгляд на запястья, увиденное породило только судорожный всхлип. Там, где раньше были символы, сейчас лишь выжженная плоть. Причем выжженная на сантиметр вглубь. И от этого ужаса вверх по руке расходятся дорожки прожжённой кожи. Черные ломанные линии, будто от удара электричеством.
Можно ли в таком состоянии соображать хоть как-то? Сомневаюсь. Поэтому, когда перед глазами кто-то появился, я даже не придал этому особого значения. Меня, словно мешок, подхватили с пола и закинули на плечо. Я даже на боль, что вновь стрельнула от прикосновения выжженной плоти с элементами одежды, не отреагировал.
Длинный коридор, по которому меня тащили, был темным и сырым. Кажется, я даже сознание терял. На несколько секунд, но тем не менее. Происходящее отложилось в памяти урывками. Самое основное прояснение случилось лишь в момент, когда меня сбросили-таки с плеч. Причем, именно как мешок с картошкой: лениво и небрежно. Ну а после на тех самых местах, где плоть была выжжена, сомкнулись холодные металлические обводы. Это и позволило сознанию на мгновение проясниться. Боль прошла фоном, а вот общая картинка заставила сердце биться чаще. И да, волна паники, что прорвалась даже сквозь боль, оказалась лишь самой незначительной из проблем.
— С фиксацией всё, — спокойный голос принесшего меня. — Можете начинать, Мастер.
Мастер, стоявший с левой стороны от меня, поймал мой полубезумный взгляд и усмехнулся. С его кривыми губами выглядело это неприятно.
— Сказал бы тебе молиться, — начал он, — да, боюсь, никто тебя здесь не услышит.
Всё, что я успел осознать, так это лежащего себя на столе, что больно походил на операционный. Помещение вокруг светлое, просторное. Только воздух вот спертый и неприятный. После же, начался ад. Именно сейчас в моем мозгу, что сокращался от болевой агонии, мелькали мысли о самоубийстве «там» и аду христианском здесь. Попаданство? Как бы ни так! За грехи надо расплачиваться и моя расплата это вот этот вот личный ад.
Из всего произошедшего, в памяти отложились три момента.
Первый, это когда с направленной в мою сторону левой руки мастера, ударил поток грязно-зеленого света. Боль волнами расходится изнутри, постепенно накрывая собой все внутренние органы. Дышать удается с трудом. Стук сердца надрывистый и тяжелый. В печень будто бы ржавый штырь воткнули, а под черепной коробкой появился эпицентр ледяного ада.
Второй момент произошел после. Наверно, я терял сознание. Ибо тьма перед глазами именно на это и намекала. Но подобное блаженство закончилось внезапно, с ощущением холодной руки, сжимающей мой подбородок. Открыв глаза, всё, что я увидел, это длинную тонкую склянку, горлышко которой направлено в мой открытый рот. А уж когда мерзкая густая субстанция потекла по её стенкам, а после попала на язык, стало еще хуже. Мог бы кричать, орал бы во всё горло. Мог бы дергаться, наверно, оторвал бы себе конечности. Но всё, что я мог, так это задыхаться криком внутри себя. Задыхаться, глотая обжигающую жидкость, и заходиться в агонии, которая сотрясала тело чудовищными по своей силе спазмами.
И вновь меня спасло легкое забытье. Разум человека устроен так, что рано или поздно, но он подстраивается под ситуацию. Вот и здесь, в какой-то момент, сознание просто ушло за грань. Забилось в чулан где-то внутри, сжалось в комочек, и лишь вздрагивало, когда крики из-за закрытой двери в реальность, прорывались сюда.
