На следующий день, пока половина викингов выгоняла похмелье, а вторая бездельничала, мы с ним пошли к Ольбарду, который принял на хранение все, что нужно, поменял один из мечей на более легкий — и ничуть не хуже (второй я решил оставить), подарил вместо подкольчужника толстую фуфайку, на которую целый панцирь лег почти прилично, и выдал объемистый кожаный мешок с завязками, куда я должен был сложить свое личное оружие (ножи и кинжалы — не в счет), когда мы находились в походе и без перспектив подраться.
Я набрался наглости и попросил научить меня обоерукому бою. Ольбард прищурился испытующе, потом хмыкнул и кивнул на Трувора:
— Он научит.
— Научу, — подтвердил тот. — Хоть сейчас. Пойдем?
И мы пошли.
Глава двадцать первая,
в которой герой прибывает в Старую Ладогу, которая в это время ещё далеко не стара, и знакомится с местным князем Гостомыслом Ладожским
Ладога, или Альдейгья, как ее называли мои друзья викинги, располагалась на отличном месте. Аккурат слева от порогов, которые можно было пройти разве что на надувном матрасе. То есть волей-неволей вылазь… и плати. Местность здесь была холмистая, берег довольно крутой, но — доступный. Наверху, на горе, контролируя окрестности, обосновалась хорошо видимая снизу крепость. Такую не вдруг возьмешь — еще залезть надо, а берег крутой, скалистый.
Сам город расползался в разные стороны, но тоже был огражден стеной, которая, впрочем, не ограничивала расползания. На противоположном берегу — тоже холмы и лес.
В общем, Ладога была раза в четыре больше, чем город, в котором меня ограбили. В остальном — похожа.
Крепкие стены, деревянные причалы, поля-огороды вокруг, но последних меньше. Это объяснялось просто: Ладога была, во-первых, центром большого княжества, во-вторых, тут процветали ремесла. И торговля. И волочильный бизнес для желающих преодолеть пороги.
Князь здесь сидел авторитетный, держатель всех окрестных земель. Еще бы! Такая крепость — это не городок на выселках.
Звали князя красиво — Гостомысл. Высокий, представительный, борода — перец с солью, не первой молодости человек. Однако дряхлостью тут и не пахло. Пахло уверенностью, солидностью, спокойствием…
Но не в данный момент.
В данный момент он совсем даже не степенно орал на моего ярла:
— Ты что творишь, Хрёрек-ярл! Разбой у меня на реке! Решил, что ты — в вике? Хочешь лишиться моей дружбы? Хочешь, чтобы я закрыл тебе дорогу по Волхову? Ты этого хочешь?
— Не понимаю, о чем ты, — хладнокровно отвечал Хрёрек.
— Ах ты не понимаешь? Или это не кнорр Торстейна я вижу у своих причалов? Откуда он тут взялся, Хрёрек-ярл? И где сам Торстейн? Говори!
— Хочешь, чтобы я ответил тебе как другу? Или — как князю? — поинтересовался ярл.
Кажется, Гостомысл смутился. Или мне показалось? Но ненадолго.
— Ты меня с толку не сбивай, ярл! — Потом задумался и разрешил: — Говори!
— К твоим торговым делам это не имеет отношения, — довел до князя успокоительную мысль Хрёрек. — Торстейн был моим кровником. Это известно всем.
Гостомысл дернул щекой — он, мол, в понятие «все» не входит.
Ярл остался невозмутим. Голос его был ровен и нетороплив. Так обычно с детьми говорят. Или с теми, кто плохо знает язык.
— Мы встретились, — сообщил очевидное Хрёрек. — Я оказался сильнее. Если бы сильнее оказался Торстейн, он получил бы мой драккар. Это обычная история на дорогах благословенного Ньерда. Никто из пастырей волн этому не удивится. И не сочтет, что дорога по Ньюе[15] и дальше стала опасней, чем прежде. А иные, не северной крови, только порадуются, что одним пожирателем жизней стало меньше. Кто тебе Торстейн? — Голос ярла стал проникновенным, как у страхового агента. — Никто. А я люблю тебя, как отца, Гостомысл-конунг. Всем ведомо, что в трудные времена ты укрыл меня в своем гарде и дал зализать раны. Ты знаешь: если придет к тебе недруг, мой хирд всегда будет рядом с твоей дружиной.
— Только если в это время ты не отправишься убивать еще какого-нибудь кровника, — проворчал Гостомысл. Но видно было, что пыл его иссякает.
— А еще у меня для тебя подарок, — с улыбкой произнес Хрёрек.
По его знаку Ольбард торжественно вынес длинный сверток.
— Ярл! Я хочу знать, почему…
И тут Ольбард сверток развернул…
Гостомысл осекся.
Я бы тоже заткнулся на его месте, потому что это был меч настоящей германской работы, вдобавок изукрашенный тонкой гравировкой, со здоровенным самоцветом на оголовье, с серебряными вставками… Но в первую очередь, это был — меч. Не парадная игрушка, а настоящий боевой инструмент. Безукоризненное орудие убийства. Даже у самого Хрёрека был похуже. Правда, лишь с точки зрения дизайна.
Глаза Гостомысла вспыхнули. Злополучный кнорр вылетел у него из головы. Руки сами потянулись к оружию.
Рядом с мечом лежали ножны, ничем не уступающие дорогому клинку, но князь их не тронул. Прямо-таки благоговейно он принял меч, качнул в руке, взмахнул, со свистом прорезав воздух… Сразу видно — не дурак порубить кого-нибудь в капусту.
Гостомысл бережно провел пальцем вдоль дола — как приласкал, оглядел внимательно, любуясь… Казалось, князь готов облизать чудесную вещь… Впрочем, я его прекрасно понимал.
Ольбард подал ножны, и Гостомысл со вздохом спрятал клинок. Но меча не убрал, а сунул за пояс. Не хотелось князю расставаться с подарком.
Безвременная кончина Торстейна была забыта.
— Что ж, — произнес Гостомысл, косясь на драгоценную рукоятку. — Уж не знаю, чем теперь отдариваться, друг мой. Но я подумаю. А пока нынче вечером приглашаю всю твою дружину ко мне на пир.
Тут князь изволил обратить внимание на меня:
— Вижу, у тебя новый человек. Не из ваших. Кто таков?
— Нищего приютил, — усмехнулся Хрёрек.
— Что-то не похож он на нищего, — Гостомысл цепким взглядом окинул мою персону.
— Ты бы видел, каким он ко мне пришел… В рваных портках.
— Прежде я за тобой склонности к подаянию не видал, — заметил князь.
— Какое подаяние? — Хрёрек вскинул бровь, изобразив удивление. — Все в бою взял. Считай, голыми руками.
— Как же такой воин оказался в рваных портках? — Сощуренные глазки Гостомысла так меня и сверлили.
— Водимир его ограбил, — пояснил Хрёрек. — Заманил к себе и под прицелом лучников все отнял.
— Сам видел? — нахмурился Гостомысл.
— Он рассказал, — ярл кивнул на меня. — И я ему верю.
— От меня чего хочешь? У меня с Водимиром вражды нет.
— Ничего не хочу. Ульф попросил оставить месть ему. И это правильно. Но я хочу, чтобы ты знал, с кем водишь дружбу.
Гостомысл задумчиво почесал в бороде.
— Не друг он мне, а подручник, — ответил он загадочно. Во всяком случае, загадочно для меня. — И довольно об этом. Жду вас, как стемнеет. — И добавил ворчливо: — Оружие оставить при входе. А то знаю я вас: напьетесь — сразу балки рубить. Так и без крыши над головой остаться недолго.
Хрёрек довольно ухмыльнулся. А я поглядел на деревянные брусья, поддерживающие высокий потолок, и решил, что перерубить такие мечом практически невозможно. Тут хороший топор нужен. А лучше два. И пара умелых лесорубов…
На пир мы отправились все, кроме бедняги Сигвада. Само собой, на драккаре остался и лежачий раненый. Сигвад должен был за ним присмотреть. На всякий случай. Боец уже шел на поправку. Я спросил Трувора: не опасается ли ярл оставить корабли с полными трюмами добра без присмотра, но варяг лишь ухмыльнулся.
Я его понял так: ни один ворюга не рискнет связаться с викингами. Аналогичная ситуация была у нас в девяностых, когда авторитетным бандюкам было западло закрывать свои «мерседесы».
Но все оказалось проще: Гостомысл, оказывается, прислал пяток своих дружинников. Присмотреть за имуществом дорогого гостя. С берега, само собой. Палуба корабля считалась суверенной территорией. Без приглашения посторонним — ни-ни.
Мы вырядились по-парадному. По местным меркам это значило: напялить на себя как можно больше драгметаллов. Я тоже «приоделся»: нацепил трофейную гривну и браслеты. Руад, который после того, как я спас ему жизнь, начал выказывать ко мне особое расположение, подарил мне чистую и почти нештопаную рубаху с вышивкой. Я подпоясал ее трофейным же поясом (тоже знак респектабельности, примерно как у нас — часы), прицепил к нему меч.
И мы отправились.
Я шел с варягами: как-то так естественно получилось, что я вошел в «отделение» Трувора. Впереди — Хрёрек с Ольбардом. Ярл смотрелся роскошно. Штаны у него были — иссиня-черного бархата, шитые серебром; сапоги — алые, как кровь, выложенные узорами из мелких драгоценных камней и даже с серебряными колокольчиками; рубаха — синего шелка, с вышитыми белым рунными символами; поверх — что-то вроде жилета из тончайшей кожи с тиснением и шитым золотом соколом на спинке. Пояс… Пояс я даже описывать не буду. Скажу только, что весил он, наверное, килограмма два, и это — если учесть, что собственно кожи там было граммов триста. Шею Хрёрека обнимала золотая цепь в палец толщиной, к которой крепилась пектораль явно христианского происхождения. С нею соседствовали драгоценные фигурки главных скандинавских богов и не менее дюжины разнообразных оберегов с рунными символами. Запястья ярла утяжеляли широченные золотые браслеты, а голову венчала золотая же диадема с грубо отшлифованным рубином размером с фасолину.
