- Если я или Лена можем что-то для тебя сделать, как-то помочь… не стесняйся - говори. Если что-то возможно в наших силах…
- Вы и так уже много сделали, - отмахнулся я. - Теперь я знаю, где выход.
- Леша, ты сделал для нас больше, - произнесла Елена. - Ты не представляешь, насколько важно родителям знать - не верить, или надеяться, а именно знать, что их ребенок пройдет длинный путь, очень многого в жизни добьется! Ты дал нам это. Леша, у меня такое чувство, что мы никогда больше не увидимся. Прощай! И еще раз - спасибо.
- Эх, тетя Лена, - грустно усмехнулся я. - Увидимся. Поверьте мне - мы с Санькой еще ваши кактусы побрить успеем… и вообще надоедим.
- Ладно тебе, - хлопнул меня по плечу физик. - Ты понял, про что она. До встречи в седьмом классе?
- До встречи, дядя Женя, - ответил я, сжимая ладонь Семенова. - До встречи.
Вика уже давно перестала дуться и смотрела на прощание, как маленький затравленный зверек, как котенок, которого хозяева, переезжая на новую квартиру, выбрасывают на улицу, а он смотрит на них, таких больших, сильных людей и не понимает - за что? Почему так? Все же хорошо было - зачем расставаться?
- Ты уже? - спросила она, когда Семеновы ушли.
- Не сейчас, - я прикурил сигарету. - Утром.
- И мы больше никогда не увидимся? Лешка, какое страшное слово - никогда… я раньше не думала, что с кем-то из дорогих мне людей я могу никогда не увидеться, - девушка села рядом, уткнувшись мне в плечо. - Я не хочу тебя терять.
- Черт, Вика, - я обнял будущую актрису. - Я же никуда не умираю. Я просто ухожу в... ухожу в другое место. Ты же понимаешь, что я не могу остаться. Это - не мой мир, не мое время... не скрою - мне тут нравится...
Я запнулся. А что мне тут нравится? Два канала в телевизоре? Очереди в магазинах, дефицит, примитивные автомобили? Даже интернета нету! Вот по чему я всерьез начал скучать - по интернету. Мне нравилось не это время, а я в этом времени. Мальчуган без проблем, без забот. А те проблемы и заботы, что были - оттуда, из через двадцать лет, я понимал, насколько они мелкие. Возможно, когда-нибудь, еще через двадцать лет, я так же пойму, что проблемы две тысячи восьмого года так же были ничтожны?
- А мороженое у вас тут - дерьмо, - неожиданно произнес я.
Самое большое разочарование - мороженое. Вот совсем не тот вкус, который я помнил с детства! Может, и не в мороженом дело, а во мне? Мороженное-то определенно осталось тем же. Я другим стал.
- Что? - нервно рассмеялась Зиманкова, растирая слезы по щекам. - Мороженое тут при чем?
- Проехали, - отмахнулся я. - Иди ко мне.
- Лешенька, я тебя люблю! - всхлипнула девушка, обняв меня.
- Чего? - раздался возглас из-за открытого окна.
В свете фонаря на веранде стоял Юра. Твою ж мать! Про его-то "Яву" я давно и думать забыл, а она, наверное, так и стоит у «Дома Книги». И еще интересно. Интересно, как давно он там стоит и многое ли он слышал? Скорее всего, главного не слышал - иначе профессор, уходя, заметил бы соглядатая.
- Он же твой дядя? - ехидно поинтересовался парень.
- А что, похоже? - ответила соседка.
- Ах ты, ты… да ты… ты просто… ты просто использовала меня!
Картман или не знал нужного слова, или ему мешало воспитание. Но, скорее всего - мой силуэт рядом с Вероникой. Конечно, матерому волку негоже связываться со щенком, но если не останется иного выхода - сойдет и такой.
- Я этого так не оставлю! - заверил байкер и бросился в темноту.
- Надеюсь, - вздохнула в след ему Вика. - Надеюсь, не оставишь и отстанешь от меня, придурок озабоченный…
Я молчал. После этого «я тебя люблю» я и так не мог найти, что ответить, а рокер, засранец мелкий, вообще с мысли сбил. Люблю… Сам я говорил это слово лишь одной женщине, хотя и слышал от многих, но никто, ни разу не говорил мне «люблю», отчетливо понимая, что я не отвечу взаимностью. Что никакого совместного будущего быть не может. Для всех, кроме одной, «люблю» было попыткой опутать паутиной, привязать к себе меня, но, скорее всего - мои деньги. Господи, неужели, они не понимали, насколько это глупо и, вообще, по-дурацки? Я себя тоже люблю, а дальше-то что?
- Лешка…
- Да?
- Я хочу... не знаю, чего я хочу. Я хочу попрощаться как-то особенно, сделать то, что ты никогда не забудешь.
- Солнце... ты же все слышала. Я все забуду!
- Слышала! Но меня - не забудешь! Не смей, слышишь? Не смей меня забывать! Я всегда буду тебя помнить и ты помни!
- Обещаю, - соврал я. - Обещаю, что буду помнить тебя всегда.
Впервые в жизни мне было погано оттого, что я знал, что не смогу выполнить свое обещание. Хотя... я буду помнить Вику. Буду помнить ее ту - в шелковых чулках, черной мини-юбке и бутафорских очках без диоптрий. Веронику Зиманкову из "Занимательной геометрии". Холодную, развратную, сексапильную. Но не эту милую, нежную девушку с большим сердцем.
Глава 12
Мы просто сидели, обнявшись под луной, слушая песнь сверчков. Мы никуда не торопились. Будущее само придет к нам. Неотвратимо и безжалостно. Я чувствовал, как мое сердце рвется на части. Одна часть хотела остаться в двадцатом веке, но другая понимала, что мне здесь не место. И от этот момент я хотел одновременно забыть и навсегда пронести в своей памяти.
- А, Лешка! - хлопнула меня по плечу девушка. - Сегодня же пятница!
- И что?
- Как - что? Сегодня дискотека! Пойдем скорее!
- Пойдем, - согласился я.
Смыв с себя кровь - слишком привычным в последнее время стало это занятие, я позволили девчонке обработать раны зеленкой и заклеить пластырем. Белые прямоугольники, удачно сочетаясь с трехдневной щетиной, довершили образ, сделав меня похожим на вполне приличного бандюгана. Теперь и на публике показаться не стыдно.
Взяв меня под руку, Вероника повела нас на «дэнсиг». Нет, где находится танцпол - потрескавшаяся бетонная площадка со ржавыми перилами по периметру и сгнившей деревянной сценой с ракушкой навеса, я знал. Но не припомню, чтобы хотя бы раз на ней проводились подобные мероприятия. Как на ней торговали деревенским молоком с "Москвича-пирожка" в начале девяностых - это помню, но танцы - нет. Хотя, когда я достиг возраста, в котором оно интересно, началась эпоха демократических преобразований и похерили не только танцплощадку. Тогда, в девяностых, похерили все, что можно было похерить. И еще больше из того, чего нельзя.
Едва мы спустились к пруду, я убедился в своей правоте: на соседнем берегу, там, где я и помнил, горел сине-зелено-красный пожар иллюминации, отражаясь в воде, и, казалось, танцплощадка находится не над земле, а парит над нею на подушке северного сияния. Оттуда же порывы ветра доносили звуки музыки, но с такого расстояния распознать песню не получалось.
Зиманкова, дрожа мелкой дрожью, прижалась ко мне всем телом. И то верно - даже мне в джинсах и куртке здесь, у озера, с которого дул весьма ощутимый ветер, было не жарко, а девчонке в юбочке, едва доходящей до середины бедра, и маечке - подавно. Выпустив из-за ремня рубашку, чтобы скрыть от посторонних глаз рукоятку Вальтера, заткнутого за пояс, который я забыл бросить где-нибудь в домике, я снял куртку и накинул ее на плечи Вики. Она благодарно чмокнула меня в щеку.
На подходе к дискотеке я услышал радостный девичий визг и пьяный хохот, заглушающий даже звуки музыки. Публика перлась от какого-то ретро типа Duran Duran. Сам танцпол, кстати говоря, пребывал еще далеко не в том бедственном состоянии, в котором я его помнил. Даже перила сияли свежей светло-зеленой краской. На грунтовке, в тени ракушки, стоял целый парк мототехники, начиная ИЖами-49 и М-103, и заканчивая "Днепрами", "Явами" и опять ИЖами, но уже не сорок девятыми, а ПС. Моща! Рядом кучка ребят распивали что-то, что явно не было ни «Ессентуками», ни парным молоком, пустив бутылку по кругу. Да, нам тоже хреново жилось, пока не появились одноразовые пластиковые стаканчики. А вообще на танцах царила обстановка братства, дружбы и доверия, какая была и на наших тусовках в клубах города в середине девяностых. Черт! Половины тех клубов уж нет давно!
