«Так, спокойно! — мысленно скомандовала я себе. — Это что за поведение школьницы на дискотеке?! Ну-ка, оттянула себя за уши от этого красавца и уткнулась носом в бинты! И цыц мне тут! И не смотреть! И не думать! И в сторону его не дышать!»
— Ну, беги, Карл, к гостям, — сказала я глазеющему на эльфа мальчишке. — Я тут сама справлюсь и тоже скоро спущусь.
Рану эльфу я аккуратно промокнула полотенцем, смоченным в теплой воде. Оттерла от потеков крови светлую гладкую кожу. И стало видно, что рана действительно не опасна. Вепрь разорвал лишь кожу, не затронув мышцы; но зато очень сильно.
И рана по края воспалилась, оттого что открыта и туда попадает все подряд, от ткани одежды до пыли.
— Это лучше бы зашить, — сказала я нерешительно, осматривая ранение. — Шелковыми нитями. Быстрее заживет.
— Обойдусь, — ответил эльф.
— Нет, — ответила я. — Хотите, чтоб загноилось? Выболело до некрасивого шрама?
Некрасивый шрам эльфу не понравился. Он поморщился. Ой, пижон!
Впрочем, сели он высший эльф — кстати, что это значит? — то, наверное, любая некрасивость воспринимается им как изъян.
— Ниток нет, — попытался он наивно выкрутиться.
— Вранье! — твердо ответила я. — Куртку же вы как-то заштопали! Притом вон какой шов ровный и тесный. Ниток вы не жалели. Так что выкладывайте!
Эльф был сильно усталым, чтоб со мной спорить. Только глянул на меня, приставалу, и тяжко вздохнул.
— В сумке, — ответил он глухо.
— Отлично! Карл, а где наш самогон?
— Это еще зачем? — удивился эльф. — Не буду я пить вашего самогона!
— Это снаружи помазать, а не внутрь, — сурово отрезала я. — А внутрь, чтобы не так больно было, можно влить по стопочке коньяка.
— Вот это вино называется… коньяка? — эльф указал на королевскую бутылку.
— Да, коньяк, — машинально поправила я его, отыскивая в его походной сумке нитки. Там же нашлись и бинты, разорванный на ленты сухой и чистый холст. — Заплачено — пейте! По глоточку на каждый шов. К концу процедуры вы и чувствовать ничего не будете…
— Выпив, я становлюсь невыносимо болтливым, — предупредил эльф. Но коньяка в бокал все же плеснул, с удовольствием принюхался. И выпил — но не как в прошлый раз, а с небольшой опаской, помедленнее. — Да, и на вкус это неплохо.
— Еще б, — согласилась я.
Иголка у эльфа была толстовата, но зато с длинным ушком. Я продела в него нитку без труда и окунула в любезно предоставленный Калом самогон.
Затем смочила полотенце в водке и осторожно прикоснулась к разорванной коже.
Эльф дернулся и зашипел.
— Еще, еще глоточек, — скомандовала я, осторожно протирая кожу вокруг раны.
— Хочешь вслух рассказов длинных? — спросил эльф, браво заглотив остатки коньяка из бокала, и я чуть не подавилась хохотом.
Но он уже не так дергался. Видно, анестезия начала действовать как надо.
— Хочешь, я убью соседей, что мешают спа-а-ать, — тихонько подпела я, вынимая иглу из водки.
Эльф слегка окосел, поэтому на мои вокальные способности не обратил особого внимания.
— Нет, это уже лишнее, — сказал он серьезно.
Наверное, подумал, что я всерьез предлагаю ему прихлопнуть всех лесорубов, что лихо, с грохотом и воплями, отплясывают внизу.
Значит, пациент готов, и можно приступать к операции!
— Вообще, конечно, хотелось бы узнать, — произнесла я, аккуратно накалывая кожу на лопатке эльфа иглой и аккуратно протягивая темную нить, — как это такой важный господин, высший эльф, оказался в лесу, да еще один. Да еще и притворяется простым охотником.
Эльф, конечно, молча снес первый стежок. Только мышцы его дрожали под моими руками.
Но не дернулся, не двинулся ни на волосок! Молодец, терпеливый. Хоть и высший.
— Мне нет места среди сородичей, — ответил он глухо. Дождался, когда я завяжу узелок на первом стежке, и махнул еще коньячку. Однако! Мастерство приходит с опытом?
— И это все? — поддразнила я его, прокалывая его кожу для второго шва. — Это вы называете болтливостью?
Эльф покосился на меня через плечо.
— А что ты хочешь узнать? — так же неодобрительно и недружелюбно спросил он. — О том, какой я длинноухий осел?
— Не такой уж длинноухий, — заметила я, спокойно продолжая свое дело. — Так в чем ваша глупость?
— Глупость! — фыркнул эльф. — Гордыня, наивность, самоуверенность! Я отрекся от своего племени. Презрел все правила чести, забыл о приличиях.
— Ага, — протянула я.
— Выбрал в невесты женщину из людей, — глухо подытожил он. — Есть в вас, в людях, особый огонь. Он горит ярко и не греет, а опаляет!
— Как мотылька, — пробормотала я, склоняясь над его спиной.
Я шила теперь быстрее, время от времени промокая рану полотенцем, смоченным в спирту. Эльф и усом не вел. Видно, хорошо уже наклюкался.
— Я и был этим мотыльком, — уже зло произнес эльф, крепко долбанув кулаком по колену.
— Но-но-но, не шевелиться! — строго окрикнула его я.
— Глупое безмозглое создание, — прошипел эльф, немного унявшись.
Кончики его ушей пылали, то ли от стыда, то ли от гнева, то ли от выпитого коньяка.
— Любовь с ней была горяча, — продолжил он. — Очень горяча! Он сжигала всякие сожаления о том, что я отверг эльфийских девушек. Она спалила сожаления о том, что я оставил родной дом ради того, чтоб жить с ней, как простой охотник в лесном доме. Мы были счастливы… Я так думал. Но однажды я пришел, а дома холодно и пусто. И письмо на столе словно пепел! Мертвое и страшное…
Он снова глотнул коньяка.
— Она писала, что полюбила другого. Не такого юного и красивого, как я. Моя юность стала ее тяготить; и она обманывала меня! Обманывала! Бегала на свидания к нему по ночам! Пока я охотился и заботился о ней! Как так можно? В груди ее что, камень? Неужто нельзя было поговорить, сказать последнее слово? Неужто я этого не заслужил?
— М-да, — пробормотала я. — Веская причина не любить людей… Ну, а вернуться обратно? У вас, эльфов, жизнь долгая.
— Память и боль так же долги, как жизнь, — ответил эльф. — Я опозорен. Я глупец! Как можно теперь явиться туда, к тем, от кого отворачивался?
— Жизнь все же длиннее боли, — осторожно ответила я. — И стыд, и гнев тоже забудутся.
Эльф метну на меня яростный взгляд.
— Вы слишком легко говорите об этом, люди, — прошипел он. — Как будто чести не существует в вашей жизни! Что ты знаешь о стыде, женщина?
— Многое, — резонно заметила я. — Меня муж на базаре выставил на продажу. Забыл? Было очень стыдно. Меня тащили по городу на веревке, как корову.
— И как ты смогла жить дальше? — спросил меня эльф. — Как твое сердце не разорвалось от такого унижения?
— Просто жить хотела, — пожала я плечами. — Ведь дороже жизни ничего нет. А вы в этой некрасивой истории о чем сожалеете на самом деле?
Эльф задумался.
Похоже, в пылу своей обиды он даже не задумывался об этом. Просто злился. Кто б говорил о горячей крови и темпераменте людей! Сам как пороховая бочка. Тронь — и взорвется.
— Я сожалею, — хрипло ответил он, — о предательстве. Это больнее всего. И о своей доверчивости. Это было глупо — так безоговорочно верить… человеку!
Он произнес это с горечью и со смехом.
Я же лишь пожала плечами.
— Доверчивость — это не ваша вина. Странно винить себя в том, что кто-то оказался плут и мошенник.
Одним быстрым движением эльф вдруг оказался на ногах, лицом к лицу со мной.
— Вот как? — сказал он, глядя мне в глаза.
Зрачки у него были светлые, как лед на горном озере. Красивые глаза, словно сложенные из голубых и зеленоватых прозрачных драгоценных камней.
— А если я тебя сейчас возьму, — очень тихо и очень зло произнес он, и я ощутила на своем теле его руки. Сильные, крепкие руки, полные жара, касающиеся страстно и порывисто. — Ты будешь винить меня или себя? Женщины переживают насилие горько, хотя не виноваты в нем! Ты ведь всего лишь служанка. Кто мне помешает, кто вступится за тебя?
Не знаю, почему я не испугалась.
