Хотела добавить: «И чтоб через три дня ни камней в овраге, ни гада этого духу здесь не было! Снарядить подводу — и в рекрутское!» Но воздержалась. Камушков столько, что и пяти таким здоровякам не перетаскать за три дня. А насчет рекрутского депо узнать надо — есть в этом году набор в Нижегородской губернии или нет? Я знала, что царь в послевоенном Манифесте временно освободил некоторые территории от набора, а какие — не помнила. Плохо выйдет, если оторву от дела двух-трех мужиков-сопровождающих и отправлю, а на месте скажут, что пока не берут.
Так что сначала вызнаю. Камушки не сразу закончатся, а кроме них, от прежнего барина досталась пара авгиевых конюшен, причем в полном смысле слова, и разработать залежи этого гуано в хозяйстве лишних рук не было. Теперь — нашлись.
Глава 24
— А хорошо масло-то семечное, — с некоторым удивлением констатировала Павловна, поливая разваренную картошку золотистым пахучим подсолнечным маслом.
Выжимать из семян подсолнуха масло придумали в России, это я твердо помню, но в каком году — увольте. Вроде уже после декабристов, но точно задолго до отмены крепостного права. Именно крепостной и сообразил.
Ну а я ждать не стала. Еще весной засадила несколько полей, благо с семенами проблемы не случилось. Здесь подсолнухи сажали повсеместно, но помалу, больше для красоты. И семечки щелкали, конечно, по зимам.
Сначала думала про силос, тогда снимать урожай следовало бы еще до начала активного цветения. По дождливому лету я на большие-то головки и не рассчитывала.
И ошиблась. Неделю пропустила — закрутилась по своим делам, готовилась в ту пору как раз к ярмарке. Глядь — а поле уже желтое.
Ну и оставила вызревать, вспомнив о масле. А стебли потом в измельчителе порежем-посушим и пустим в брикеты. На силос они уже не годны — жесткие и малопитательные.
Ну и вышло чудо чудное по местным меркам. Со льна-то отродясь такого выхода не было!
Масло я велела делать из обжаренных семечек. Чтоб запашистее — с детства помню, как ставропольское покупали за его непревзойденный аромат и вкус. На блюдце нальешь, крупной соли туда и свежую ржаную горбушку… какие там фуа-гра! Язык проглотишь!
И дешево. В самой бедной крестьянской избе, где льняное да конопляное маслице на капли считают, постное будет. Кстати!
Постное. Оно ведь не просто так называется. Насколько я помню, церковь его таковым признала. И разрешила есть в пост. Отсюда и название. Этим вопросом стоит озаботиться. Для начала послать бутыль маслица нашему батюшке. К картошечке.
С маслобойками тут проблем нет — лен повсюду сеют.
Аккурат после него и подсолнечник в дело пошел. Жмых
припасли для скотины, я вспомнила, что его рыбаки в
прикормку для своих целей добавляли, и посоветовала.
А еще попросила при выпечке хлебов добавлять в опару
понемногу. Вкусно вышло!
И крестьяне мои это дело заприметили, задумались, вижу по
лицам-то. Сдается, семечковое масло станет для них важной частью меню быстрей, чем картошка.
Вообще, с людьми мне редкостно повезло. Такое
впечатление, что, брошенные моей маменькой, легкомысленной барыней, почти на произвол судьбы и при этом обязанные оброком — вынь да положь, они поневоле научились оборотистости, сметливости и смелости. Я боялась, что придется силой что-то новое внедрять. Поначалу так и было, а потом сами распробовали. И уже никакие шепотки и страхи не мешали народу радостно богатеть. Шутка ли, на ледоход в самом захудалом дому — и все сыты были! А следующей весной и того сытее станут.
— На семена картофель отложили? Перебрали? На солнышке
выдержали? — Без Алексейки по первому времени трудно
пришлось. Все же он снимал кучу административно-хозяйственных
мелочей с моих плеч.
Часть его работы, кряхтя, подхватила верная Павловна. Но тут
уж я сама следила, чтобы пожилая женщина себя не загоняла.
Даже отругать пришлось пару раз. Со всем уважением, мол,
нянюшка, родная, не смей так уставать! Ты же всюду пешком поспеть стараешься, не на коне, как Алексейка. А ежели занеможется, на кого нас с Лизой оставишь?
Так что приходилось самой с ног сбиваться, чтобы за всем
уследить. Замены провинившемуся управляющему пока не
нашлось…
Об этом управляющем — Алексейке — я вспоминала сначала с досадой, потом — с почти материнской улыбкой. Когда уезжала из Егорово, он обратился ко мне со странной просьбой:
— Эмма Марковна, может, вы Аньку в Голубки заберете?
— С чего это? — удивилась я. — На нее еще кто-то охотится?
— Нет, — покраснел паренек, — это она за мной… Говорю с кем-то, делом занимаюсь — чувствую взгляд. И не говорит, что ей надо.
Я рассмеялась. Сказала, что сама удивилась, чего за ним одна девчонка ходит, а не десяток. Еще раз поблагодарила, что вступился и помог вскрыть такое безобразие.
* * *
Сегодня, впрочем, на Алексейку я заочно ругалась. За то, что приходится его работу работать. Вот, например, распорядилась на одном из полей посадить озимую рожь из посевного зерна, купленного на ярмарке. Экспериментальное зерно было из Олонецкой губернии, а значит — морозоустойчивое, поэтому и посеяли его позже, чем на других полях. Вот только экспериментальная площадка была отдаленной, а кому поручить поглядеть? Велела оседлать лошадку, сама отправилась на осеннюю прогулку.
Когда вернулась, увидела перед крыльцом знакомый экипаж. Беззаботно-радостное отношение последних дней и недель сразу улетучилось. Будто я маленькая, на каникулах, и тут мама напоминает, что на завтра — номерок к зубному. Или другому врачу, о котором благополучно забыл… пока не напомнили. И без неприятной процедуры не обойтись.
— Чиновник к вам, Эмма Марковна, — сказал Ванька-швейцар. — Передал им, что вас дома нет, но они сами в гостиную прошли.
Я спешилась и поспешила к гостю, даже не пытаясь украсить лицо приветственной улыбкой.
Михаил Федорович Соколов не сидел вальяжно в кресле, как я предполагала, а расхаживал по комнате. В нем ощущалась прежняя кошачья аккуратность, но появились и новые повадки. Теперь это было более опасное кошачье, бродящее по вольеру, — пантера или ягуар.
— Добрый день, Михаил Федорович, — сказала я с порога, — чем обязана визиту?
— Добрый, Эмма Марковна. — Гость поклонился, и я мысленно обрадовалась, что не захотел поцеловать ручку: еще не решила, терпеть или отдернуть. — Ваш дворовый был со мной недостаточно вежлив.
— Я сама выясню и сама решу, — ответила я. — Если он виноват, то будет наказан, если нет — не обессудьте. Однако мое любопытство еще не удовлетворено.
— Эмма Марковна, — сказал дядя-котик, остановившись у окна, — мой каждый визит к вам сопоставим с чтением лучшего английского или французского журнала — я каждый раз узнаю нечто новое. Между тем со дня нашей последней встречи прошло больше месяца. Но сегодня, кроме обычного интереса, у меня присутствует интересное предложение…
— Кстати, относительно нашей, как вы сказали, последней встречи, — начала я безразличным тоном с легким нажимом на слово «последняя», — последней встречи и поспешного расставания. Мы расстались рядом с «Бристолем», причем я намеревалась посетить это сомнительное заведение в сопровождении мужчины. Когда дама идет в опасное для нее место, а сопровождающий исчезает у порога, это удивляет. Я не намерена осуждать, но была бы рада выслушать объяснения.
Мой собеседник был застигнут врасплох. Или почти врасплох. Потому что начал отвечать почти сразу.
— Я надеюсь на ваше понимание и уважение к моей откровенности. Дело в том, что в моей жизни было несколько неприятностей, связанных с игрой. Однажды я дал зарок, гораздо важнее того, что дают перед иконами: избегать любых зданий, в которых проводятся азартные игры. И понял, что не смогу сделать исключение даже в столь исключительной ситуации, в чем признаю свою несомненную вину…
Дядя-котик говорил, а я слушала и ощущала себя то ли смышленым малышом, приглядевшимся к бороде Деда Мороза, то ли особо наблюдательным зрителем, вонзившим взор в фокусника. Не будь такой внимательности, было и полное восхищение, и доверие.
