Но этот шаг я считал преждевременным — сначала нам нужно было научиться ползать, и лишь потом переходить на бег. На практике это означало добычу схем самих декодеров и их подключения к телевизорам разных марок, ознакомление с доступной элементной базой и подсчет общей себестоимости готовой продукции. И лишь после этого я готов был выходить на Валентина с предложением, от которого, как я надеялся, он не откажется. Конечно, если этот подполковник упрется рогом, то был и запасной вариант опять же с его участием — организация чего-то государственного и хозрасчетного. Я знал из прессы и и телевизионных «Новостей», что эти предки будущих кооперативов сейчас активно внедряются в разных отраслях советской промышленности. Подводных камней там, правда, было до жопы, но я надеялся их обойти с помощью Валентина и своего послезнания — должно же оно хоть для чего-то пригодиться?
* * *
Я не смог бы объяснить кому-либо, почему я застрял у аудитории, где Рыбка мучила студентов нашей группы. Итоги мне были неинтересны — про Жасыма я уже знал, Дёмыч не интересовал меня совсем, я уже махнул на него рукой, а остальные согруппники так и оставались для меня неясными тенями из прошлого. Я даже не знал, как зовут некоторых из них — мы и в прошлой жизни общались мало, а в этой совсем прекратили это дурацкое занятие, причем по моей инициативе. Впрочем, они об этом, думаю, не подозревали.
В общем, время шло, мы с Жасымом вели некое подобие светской беседы, только не про погоду, а про пиво — я делился опытом употребления «Будвайзера»; в рассказанной мной версии меня угостили знакомые Аллы. В принципе, так оно и было — во всяком случае, Михаил Сергеевич Аллу знал точно. Казах же восхищался моим везением и отчаянно завидовал. Впрочем, сейчас было такое время, когда столь малые радости вызывали у советских людей приступы зависти непонятного цвета — и не белой, и не черной, а какой-то серой. Меня забавляло, что одни жители страны могли завидовать другим из-за финской стенки, а обладатели продукции дружественной Югославии завидовали первым из-за, допустим, машины. Полный комплект различных благ был тут достоянием очень небольшой прослойки, которой на зависть остальных граждан было глубоко плевать. В целом этот вид зависти хорошо описывался фразой героя Никулина из известного фильма — «На его месте должен был быть я!».
И вот когда Казах почти дошел до той кондиции, которая способствует произнесению сакральных слов, из-за поворота появилась наша Натаха. Она побывала у Рыбки, кажется, самой первой, получила заслуженный зачет и убежала по делам. Мне и на неё было пофиг, но её состояние мне очень не нравилось. После нашего с ней разговора с раздачей советов она пару дней ходила надутая и с заплаканными глазами, а потом на её лице словно застыла маска злости. Уж не знаю, на кого она злилась — на комсорга Сашу, у которого внезапно обнаружилась девушка, на меня, посмевшего сказать правду, на себя, такую бестолковую и непутевую в личной жизни, — но такое состояние должно было закончиться взрывом. И мне не хотелось оказаться рядом с Натахой, когда её наконец разорвет.
Сейчас она со всё тем же выражением злобы на весь мир направлялась прямо ко мне. Вернее, к нам с Жасымом, отчего тот оборвал фразу на середине, съежился и стал бочком, по стеночке отходить в сторону. Натаху наш Казах слегка опасался — особенно если она показывала, сколько стали имеется в её непростом, но и не очень сложном характере. Я же остался стоять на месте и даже почти не косил глазом в её сторону. Идёт и идёт, наверное, надо чего.
— Серов…
— Да, Наташа? — я повернулся к ней всем телом, словно только что заметил её.
— Тебя к комсоргу вызывают, — выплюнула она. — Иди быстрее.
— Зачем? — я на самом деле удивился, поскольку считал, что мои отношения с комсомолом завершены и возобновлению не подлежат.
— Откуда мне знать? — почти крикнула она.
Стоявшие рядом студенты начали поворачиваться в нашу сторону, предчувствуя развлечение, которое поможет скинуть напряжение перед неизбежной встречей с Рыбкой.
Я же не стал реагировать на её крик и просто наклонил голову, глядя прямо в её глаза. Они были зеленовато-болотистого оттенка и сидели слишком близко к носу; смотреть на них было очень неудобно, но я надеялся, что это долго не продлится. Так оно и вышло.
— Серов, ты чего на меня уставился? — прошипела она.
И снова сделала она это достаточно громко. Со стороны одногруппников раздались смешки, а какой-то весельчак пошутил про любовь, которая нечаянно нагрянет.
Но если они собирались меня серьезно задеть, то выбрали не ту тему. Шутки сверстников моего нынешнего тела про любовь были мне безразличны.
— Натали, — сказал я, подвинувшись к ней поближе и понизив голос. — Какого хрена ты на меня рычишь? Я у тебя что, булочку отнял? Зачем меня наш вождь зовет?
— Какую булочку? — удивилась она.
— Вкусную, с изюмом, сегодня в кафе продавали, по восемь копеек. Наташа, вождь, — напомнил я.
Она отвела взгляд и потупилась.
— Не знаю я, — пробормотала она. — Он не сказал, я не спрашивала. Он сейчас в комитете сидит, так что иди скорее, а то уйдет…
— А кто кому нужен? — усмехнулся я. — Свалит — потом сам меня будет искать. Мне он без надобности, все свои дела с ним я решил.
Вернее, он решил — ну или в райкоме комсомола за нас обоих решили, — но это мне было без разницы.
— Так уж и все? — она попыталась сказать это с ядом, но получилось с какой-то малопонятной мне надеждой.
— Все, — кивнул я. — И это совершенно точно. Так что кончай кукситься на меня. Тогда я тебя прощу и буду не любить не очень сильно.
— Серов! Что ты такое говоришь?!
Окружающие послушно заржали.
— Что, Савельева, обломал он тебя? — спросил кто-то.
— Эй! — я повернулся к этим неудачникам. — Не лезьте в чужие дела. Никто никого не обламывал. Всё в порядке. Это мы про любовь к родине.
Ответом мне был громкий смех. Да, над любовью к родине тут уже вовсю смеялись.
И это мне почему-то очень не понравилось.
Наверное, лучшим для меня выходом было не ходить ни в какой комитет комсомола. Натаху я не обманул — все свои дела с Сашей я считал законченными. Мои идеи были зарублены на корню, как и моя вовлеченность в жизнь комсомольской организации института. К тому
