В нынешней русской армии Генштаб фактически был пятым колесом у телеги, управление войсками осуществлялось из Ставки Верховного Главнокомандующего. Так что ни чинов, ни славы офицеры и генералы Генштаба заработать себе практически не могли, что многим из них наверняка не нравилось.
Все они завидовали германскому Генеральному Штабу, лично Гинденбургу с Людендорфом и мечтали о прусском орднунге. В Германской империи образца осени семнадцатого года Генштаб обладал почти неограниченной властью, вся страна работала на то, чтобы штаб исправно функционировал и продолжал вести войну на два фронта.
В России же ничем подобным штаб похвастать не мог, хотя теперь всё же с уверенностью можно было сказать, что власть в стране принадлежит военным. Но не штабу, а Ставке и лично Верховному, что тоже вызывало некоторую ревность со стороны штабных.
Генерал Корнилов ясно понимал, что и здесь нужны реформы, причём довольно масштабные, но коней на переправе не меняют, и слишком радикальные перемены плохо скажутся на боеспособности армии, которая и так болталась где-то чуть выше ноля.
Никаких парадов и торжественных встреч не было, но некоторые штабные офицеры заметно робели при виде Верховного. Фигура генерала Корнилова пугала их сильнее, чем фигура царя, который точно так же посещал штабы, расположения частей, госпитали и прочие места.
Высокий и сухопарый пожилой генерал-лейтенант с седой бородкой клинышком произвёл короткий доклад и представился, это был начальник Главного штаба генерал Архангельский. Корнилов крепко пожал ему руку.
— Наслышан о вашей трагедии, Ваше Высокопревосходительство, — тихо добавил Архангельский после всех церемоний. — Мои соболезнования.
— Враги нашей Родины опустились до подобной низости и подлости, — печально произнёс Корнилов. Так, чтобы это слышал не только Архангельский, но и остальные генералы и офицеры штаба, среди которых точно были шпионы, предатели и заговорщики. — Это хорошо показывает, кто мы — патриоты России, и кто наши враги, бросающие бомбы в женщин и детей.
В том, что среди присутствующих наверняка есть агенты чужих разведок, тайные большевики, эсеры или просто им сочувствующие, генерал Корнилов нисколько не сомневался. Где им ещё быть, как не в Главном штабе? В Ставке, разве что. Едва ли не половина генералов Генштаба перешла на сторону большевиков после Октябрьской революции. Красную армию создал вовсе не журналист Троцкий, а царские военспецы.
— Так что рекомендую спросить себя, господа, — продолжил Корнилов. — Задайте себе вопрос. С кем вы? С теми, кто стреляет в мирных граждан на улицах? Или с теми, кто всеми способами защищает Родину?
По лицам многих штабных пробежала тень, похоже, совесть многих удалось пробудить таким дешёвым и тривиальным способом. Не факт, что надолго, но кто-нибудь, возможно, одумается. Всё-таки среди офицеров и генералов штаба хватало патриотов. Просто многие из них видели будущее России несколько иначе. А некоторые и вовсе готовы были плести заговоры и интриги, лишь бы скорее заключить мир с Центральными Державами, потому что только в этом видели шанс для России выжить.
Корнилов прошёл в один из многочисленных кабинетов в сопровождении Архангельского, его заместителя и глав управлений. В глаза бросилось яркое прямоугольное пятно на выцветших обоях прямо над столом начальника Главного штаба. Кажется, там висел портрет самодержца, который сняли и пока не решили, чем его заменить.
Все расселись по местам, генерал Корнилов занял место во главе стола, готовясь выслушивать скучные доклады. Выслушать нужно было всех, хотя по-настоящему Верховного интересовали только два — доклад второго генерал-квартирмейстера, который возглавлял разведку, и доклад начальника управления военных сообщений. Милитаризованные железные дороги теперь должны были подчиняться именно ему.
Как всегда, потеющие от стресса генералы читали с бумажки, а скучающий диктатор делал вид, что внимательно их слушает, черкая карандашом в блокноте. Сдерживать зевоту удавалось с превеликим трудом, благо, многолетний опыт выслушивания подобных докладов помогал держаться бодро.
В целом картина в представлении штабистов вырисовывалась не слишком радужная. Затишье на фронте снова привело к разгулу агитации и братаниям с врагом, запрещённым уже давно, но факты их наличия снова всплывали.
Разведка доносила о том, что немец зашевелился в Молдавии и вообще на Юго-Западном фронте, очевидно, пытаясь воспользоваться шансом, который им любезно предоставила Центральная Рада.
Снабжение более-менее налажено было только на Северном и Западном фронтах. Юго-Западный и Румынский снова испытывали трудности из-за проблем на Украине, Кавказский фронт, который и в прежние годы снабжать удавалось лишь с великим трудом, теперь и вовсе сидел практически на подножном корме. А ведь приближалась осень, и вслед за ней — зима. Только это, похоже, никого не волновало.
Многие железнодорожники продолжали итальянскую забастовку, недовольные переменами, но некоторые всё же продолжали исполнять обязанности, тем более, что теперь они приравнивались к военным. А это и увеличенное довольствие, и выслуга, и всё остальное вместе с клюквой на шашку.
Вместе докладами посыпались и жалобы. На всё подряд, начиная от претензий к работе Ставки и заканчивая отсутствием писчей бумаги в фельдегерской службе. Приходилось записывать всё, с самым серьёзным видом обещая разобраться с этими проблемами. Большинство этих проблем, само собой, не требовало внимания Верховного Главнокомандующего, но и решать их будут совсем другие люди. А продемонстрировать подчинённым, что тебе не всё равно — один из лучших способов завоевать их лояльность.
И наоборот, если ты будешь всячески показывать, что тебе плевать — они рано или поздно выберут себе другого начальника, как это произошло с царём Николаем, который терпеть не мог решать чьи-то проблемы и в итоге растерял всяческую поддержку.
— Ещё вопросы, жалобы, предложения? — спросил Верховный, когда поток жалоб окончательно иссяк.
Один из генералов поднял руку, желая высказаться.
— Не сочтите за трусость, Ваше Высокопревосходительство, но, по-моему, после трёх лет войны очевидно, что разбить Центральные Державы в бою мы не сможем, — осторожно начал генерал-лейтенант в тонких проволочных очках.
— Так, — буркнул Корнилов.
— Каждый день войны губителен для нашей страны, Россия истощена, ещё немного, и будет поздно, — продолжил генерал-лейтенант. — Что вы думаете о возможности заключить сепаратный мир?
Сразу несколько испытующих взглядов оказались прикованы к Верховному Главнокомандующему, его ответа ждали, и Корнилов понимал, что его ответ очень скоро окажется на столе и у немецкой, и у английской, и у французской разведки. Он вдруг ощутил себя на минном поле, где каждый неосторожный шаг будет чреват взрывом. С одной стороны у него было смертельно уставшее общество и объективная ненужность этой войны. С другой — союзнические обязательства и набранные прежними правительствами долги, которые так или иначе придётся отдавать.
— Со стороны кайзера мы не видим готовности к переговорам, поэтому продолжаем выполнять союзнические обязательства, — произнёс Корнилов, со спокойной душой перекладывая ответственность на немцев. — К тому же, Польша и Курляндия должны быть освобождены из-под оккупации. На данном этапе войны сепаратный мир трудно реализуем.
Остальные генералы закивали, демонстрируя полное согласие со словами Верховного. Больше вопросов ни у кого не возникло.
Верховный распрощался со всеми штабными и быстро покинул здание. На улице его ждал автомобиль, а на Балтийском вокзале — поезд в Псков.
Глава 20
Псков
Северный фронт его интересовал мало, немцы после провала Рижской операции вели себя тихо, даже и не пытаясь выбить русские войска с левого берега.
Корнилов ехал в Псков к семье.
Вся семья пока находилась там. Состояние у детей пока было слишком тяжёлым, чтобы перевозить их в Петроград или куда-либо ещё.
