class="p1">Во взгляде Чезаре стояло искреннее непонимание:
— Так ведь нам нужна была земля.
— Но ведь это была их земля.
— Но нам она была нужна.
— Но когда к вам пришли ренчцы, которым тоже была нужна земля, вы ведь ее не отдали.
— Но ведь это наша земля! Защита своей земли — священное право…
— Тогда почему вы отказываете в этом праве фаранам?
Писатель начал раздражаться, причем вовсе не от того, что ему напоминают неприятные моменты истории его страны, а от того, что собеседник не понимает очевидных вещей.
В этом все лессцы. Они всегда считают правыми только и исключительно себя, а своих противников — всегда и во всем неправыми. Мы пришли и забрали землю — это хорошо, нам нужна земля. К нам пришли и хотят забрать землю — это плохо, это наша земля.
— Фараны — дикари, от природы неспособные к соблюдению правил, законов и договоров! Зачем им вообще земля⁈ Пусть скажут спасибо, что мы оставили им хотя бы остров Татриз, где они могут жить, как хотят!
Остров Татриз. Небольшой скалистый островок. На котором нет ни плодородной почвы в достаточных количествах, ни лесов, ни… да ничего там нет. Кроме фаранов, которые не смогли оттуда сбежать, или просто хотели остаться на, хотя бы таком, кусочке родины.
— Так ведь не хотят! — распалялся писатель, — Фараны не способны жить мирным трудом, они занимаются только воровством, мошенничеством и убийствами! Вы когда-нибудь слышали о фаранах, которые пашут землю?
Нет, конечно. Ведь вы, лессцы, запретили фаранам обрабатывать землю. Работать в городах вы им тоже, впрочем, запретили. А у лесских детишек была такая милая забава, как «Брось камнем в фарана». Кто попал в голову — тот выиграл. Удивительно, отчего же со временем традицонным занятием фаранов стали мошенничество или же служба брави в Гли оччи верде, «Зеленые глаза». Не в последнюю очередь именно с намеком на эту школу брави, в которой было много фаранов, он и выбрал себе цвет глаз…
— А вы не пробовали, — доктор Реллим щурился, как кот на солнцепеке, — ну, я не знаю… Признать фаранов равными всем остальным подданными. Как, не будем далеко ходить за примером, — доктор взмахнул рукой, указывая вперед, по направлению движения парохода, — в Беренде, где любая нация равна.
— Любой фаран — от рождения преступник, чью порченную кровь не исправить воспитанием! Все они — мужчины, женщины, дети, все они ненавидят нас и только и думают о том, как бы всех нас перерезать и забрать себе нашу землю!
Удивительно. За что ж они вас ненавидят, вы ничего такого не сделали…
— Слава богу, в Лессе уже почти не осталось этой заразы, которую мы выжигаем, как врач прижигает язву!
Глаза Цайта затмило огнем сгорающих домов, в ушах зазвенели крики сгорающих заживо. И он понял, что этот писатель любовных романов, господин Хулио Чезаре, до Беренда не доплывет.
Он, Цайт, убьет его.
4
Чтобы немного успокоиться, юноша выбрался из кресла, вежливо попрощался с компанией и отошел к борту парохода. Посмотрел на воду.
Лессцы убивают фаранов. Без всякой вины, не различая по возрасту и полу, просто за сам факт того, что они — фараны. Но ведь сейчас он, фаран, принял точно такое же решение убить лессца. Лессца, который лично тебе ничего плохого не сделал. Который, возможно, в жизни своей никого не убил.
И который не видит совершенно ничего плохого в том, чтобы убивать фаранов. Женщин. Детей. Стариков. Всех.
Люди с такими мыслями жить не должны.
Но нет ли таких мыслей у тебя, Цайт…?
С одной стороны — то, что ты в принципе задумался над этим, уже значительно отличает тебя от лессца. Но с другой…
— Вы плохо себя чувствуете, господин? — раздался за спиной звонкий голосок, немного коверкающий белоземельский язык. В другом случае это показалось бы даже забавным и милым. Но не в этом.
Девочка тоже была из Лесса.
Цайт повернулся. На него смотрел снизу вверх очаровательная кнопка: темная, загорелая, с огромными, похожими на две черносливины, глазами. В сапожках, пышной белой юбочке, из-под которой торчали кружева панталончиков.
Девочка-лесска.
Смог бы он убить ее? Вот так же просто, как убивают фаранов ее сородичи?
Он представил, как поднимает ее за подмышки и бросает в огонь…
НЕТ!!!
Всё, буквально все тело Цайта, его душа, разум и чувства — все воспротивилось такому. Так — нельзя. НЕЛЬЗЯ.
«А ты представь, — прошептал внутри его головы голос многовековой ненависти, — что это милое дитя, звонко смеясь, бросает в голову старика-фарана камень. Представил? А теперь скажи — ты и после этого не почувствовал желание ее убить?»
Цайт представил. Но не почувствовал. Детей убивать нельзя.
«Тогда представь, что ее убил не ты. Кто-то другой. Одной лесской на свете стало меньше. Ты будешь рад?»
НЕТ! От возникшего перед внутренним взором картины Цайта снова затрясло. Никакой радости. Никакого восторга. Даже злорадства нет.
Детей. Убивать. Нельзя.
Кажется, она опять что-то спрашивает…?
— Хотите, я позову свою бонну? Она училась всяким медицинским штукам, она поможет вам помочь.
— Спасибо, добрая девочка, — Цайт погладил ее по голове, — Мне уже легче. Мне уже намного легче…
Я не превратился в чудовище, живущее только ненавистью.
Еще не превратился.
Но одно чудовище сегодня все равно умрет.
Потому что детей убивать нельзя. А тех, кто оправдывает их убийство, тех, кто хочет убивать людей только за сам факт принадлежности к какому-то народу — убивать можно. И нужно.
Цайт не знал, как называются такие люди, но был уверен, что жить они не должны.
5
На вечер пароход остановился у пристани какого-то городка. Погасли огни, пассажиры отправились спать.
Цайт осторожно выглянул из дверей своей каюты. Доктор Реллим тихо посапывал за его спиной. Пусть спит, доктору совершенно незачем знать, что произойдет этой ночью. Вернее, наутро, когда обнаружится тело писателя, он и так это узнает. А вот кто поспособствовал уходу Хулио Чезаре в мир иной — этого доктору знать необязательно. Пусть, как и все, думает, что за этим стоят брави из школы Гли Оччи Верде. В рукаве Цайт прятал узкий фруктовый нож, украденный в буфете парохода, а уж какие знаки оставляют зеленоглазые убийцы — он и так прекрасно знает. Пусть расследование ищет лесского убийцу хоть до окончания времен…
Каюта номер четырнадцать.
Цайт быстро взглянул вправо-влево — никого,
