— Да понимаю я… Но ничего этого не помню.
— Задолбал повторять! — снова взрывается она.
Эмоциональная девушка.
— Марин, ну правда… мне чуть башку не проломили. Память отшибло, никак восстановить не могу.
— Память отшибло? Ну, ладно. Тогда иди.
— Идти? — уточняю я.
— Ну да, а на кой ты мне тут без своей памяти? Иди себе, восстанавливайся. Радуйся, что воспользовался доверчивостью девушки. Только от Хана я тебя теперь не смогу защитить. Как? Ты же не говоришь ничего. Он тебя застращал или наобещал чего-то и ты меня сразу кинул. Молодец, поступил по-мужски. Сладенького потрескал и в норку.
— Марин…
— Свободен, я сказала, — она устало кивает в сторону двери. — Убирайся с глаз.
Она нажимает кнопку радио и оттуда льются жизнерадостные звуки песни:
Чинг, Чинг, Чингисхан
Ауф брюдер, зауфт брюдер, рауфт брюдер
Иммер видер…
Ласт нох водка холен
хо хо хо
Ден вир зинд монголен
ха ха ха…
Я не заставляю предлагать свободу дважды и направляюсь к выходу.
— Только бегать ко мне потом не надо, — говорит Марина, вставая из-за стола и следуя за мной. — И в ножки падать. Ты встаёшь на опасную дорожку. Глаз да глаз, Ром. Ты ведь сейчас без защиты. Я свидетелей своих защищаю, это да. А вот тебя — не могу. Так что подумай ещё раз, и память свою напряги как следует. Времени мало остаётся. Очень мало.
Я оборачиваюсь, притягиваю её к себе и чмокаю в губы. Хорошая какая! Она не отстраняется, а внимательно смотрит в глаза. Берусь за ручку двери и выхожу.
В коридоре пусто. Когда подхожу к пропускному пункту, дежурный разговаривает по телефону.
— Да, Марин Антольна, вас понял! — он послушно кивает, будто она его сейчас видит. — Здесь он уже, выпускаю, да.
Предрассветная свежесть заставляет поёжиться. Школа крупье начинается в десять, сейчас часов пять от силы. Ладно, дождусь первых автобусов и поеду домой. Зайцем. Посплю, душ приму, переоденусь, съем собаку или Ромкину бабу и поеду на школу.
На аллейке из-за ствола дерева выплывает тёмная фигура и преграждает мне дорогу. Широкие скулы, узкие раскосые глаза.
Чинг, Чинг, Чингисхан…
— Сейчас я дощитаю до трёх, — цедит сквозь зубы Хан, — и ты назовёшь мне хотя бы одну вескую причину не перерезать тебе горло!
9. Чай вдвоем
Хан делает шаг ко мне и быстрым движением вцепляется в горло.
— Чё ты ей сказал? — спрашивает грозно, притягивая к себе. — Сдал меня, чудило? Чё молчишь, сука? Говори, бля!
На этот раз колюще-режущих предметов не видать, поскольку он тоже только что из ментовки. Как его-то выпустили в это время? Сука, значит, у него тут всё схвачено и Марина долго его держать не может. Или не Марина. Там ведь и другие опера были.
Я с силой бью снизу по его руке, сбрасываю с горла, тут же отступаю на шаг, и группируюсь. Сказать, что я жажду с ним сразиться, не могу, но избегать стычки не буду. Ромкино тело явно не для боёв, но пофиг. Впрочем, Хан не шпана, рыба посерьёзней, для того чтобы драться с мальчишкой на улице. Хотя загасить, наверное, может…
Впрочем, причём здесь драки, он похоже действительно хочет меня грохнуть. Здесь он этого делать не будет, рядом-то с ментовкой. Но, с другой — из-за деревьев ничего не видно. Если действовать быстро и напористо, всё можно обтяпать на раз-два. Значит, будем отбиваться…
Но нападать он не торопится. В его взгляде мелькает интерес. Он ухмыляется, достаёт голубую пачку «Парламента», зажигалку, затягивается и медленно выпускает струйку дыма.
В сторону пускает, не в лицо, но смотрит насмешливо. Что ж тебе надо, Хамсул Газманович? Хочешь узнать, что я сказал Марине?
Его интерес явно связан с теми событиями, о которых и она меня спрашивала. Девятнадцатого апреля, второго мая… Что произошло в эти дни? Она предположила, что он меня запугал, поэтому я и молчу…
— Поехали, — кивает он в сторону серого, похожего на чемодан, «Вольво», припаркованного тут же у обочины, и, не дожидаясь ответа, направляется к машине.
Я не двигаюсь с места — приглашение звучит неубедительно, и у меня нет ни одной веской причины идти за ним.
— Поехали-поехали, — говорит он, открывая дверцу заднего сиденья. — Чаю попьем, побазарим. Жрать охота, сил нет.
При упоминании о еде мой желудок недовольно ухает — ночная солянка была давно, да и порции там не особо большие. Но это так, к слову. На самом деле, мне с ним ни в каком случае не по пути.
Хан стоит у машины и выжидательно на меня смотрит.
— Да не ссы ты, — помахивает он рукой, будто и не было между нами никаких «разногласий». — Ничё я тебе не сделаю. Давай скорей уже.
Он ржёт, но мне совсем не до смеха. Я очень хорошо понимаю, что это реально опасный тип.
С водительского места выбирается здоровенный мордоворот. Как только туда залез.
— Чё, Хан, не хочет ехать, что ли? Помочь ему?
— Обожди, — не глядя на него, отвечает Хан. — Сам придёт. Давай, как тебя там, лезь в машину, в натуре.
— Нет, не могу, времени нет, — качаю я головой. — Домой надо. Давай в другой раз.
— Какой тебе другой раз, нах*й! Полезай, сука. Я сказал, не трону? Хан слово крепко держит. Базар есть.
Ехать с чуваком, который на глазах у десятка людей пытался мне горло перерезать, за то, кстати, что я ему жбан проломил? Ну нахер. Это из серии «не рой другому яму, пусть роет её сам». Блин… Я оглядываюсь на здание ментовки. За деревьями его почти не видно.
— Слышь, Шарабан, — недовольно бросает Хан мордовороту. — Давай, тащи его сюда, а то так до вечера приглашать будем.
Бляха, ноги что ли делать?
— Ладно, сорян, — киваю я. — Пора мне.
Разворачиваюсь и независимой походкой иду в противоположную сторону. В данной ситуации это представляется самым разумным. Сзади раздаются тяжёлые, но быстрые шаги. Я оборачиваюсь и, заметив приближающегося Шарабана, врубаю шестую передачу. Смотрите какой, грузный, но быстрый.
— Э! — орёт он. — Стоять-на!
Припускаю и легко открываюсь. И бегу я благоразумно по направлению к милиции. Но как только выскакиваю из аллейи, налетаю на серое «Вольво», резко тормозящее передо мной. Вы волшебники что ли? Ментов вообще не боятся. Да, блин… О, времена, о нравы…
Двери открываются и Шарабан, выскочив из машины, лихо закидывает меня на заднее сиденье. Практически одним движением.
— Е*ать! — качает головой Хан. — Ну, ты фраер в натуре. Папуас, бля. Херли ты бегаешь, олень? Сиди, не дёргайся. Побазарим и пойдёшь себе.
Машина резко рвёт с места и с визгом шин проносится мимо отделения милиции.
— Насвай будешь? — спрашивает Хан, оборачиваясь с переднего сиденья.
— Нет, спасибо.
— Почему? Хороший. Брезгуешь, что ли?
— Не употребляю просто, — пожимаю я плечами.
Хан отворачивается и достаёт из кармана небольшой кисет.
— Ну, и зря.
Блин, всё выглядит очень буднично и незатейливо, но торжественно убивают только декабристов, а обычные криминальные убийства…
Не успеваю я толком развить эту мысль и полюбоваться городом, как мы уже останавливаемся. Центральный стадион профсоюзов. Так, кажется, называлось это место до того, как его не переименовали в «Торпедо» и не сделали основной площадкой городской футбольной команды. А ведь ещё лет десять назад тут был рынок. Точнее, сейчас он ещё есть.
На контрасте с пустыми городскими улицами жизнь здесь кипит. Мы пробираемся сквозь толпы полусонных людей, которые тащат огромные клетчатые сумки. Кто-то уже раскладывает товар по прилавкам и развешивает вещи по стенам палаток. Покупателей пока нет, только торгаши.
Хан идёт впереди, следом я, а завершает шествие водила.
— Джинсики меряем, меряем джинсики! — крупная дама преграждает мне путь, шустро достает штаны, прикладывает их к моей талии, тут же откидывает и не глядя выуживает из коробки очередную модель.
